- Голос!

- Что? – нахмурился Захаров.

- Голос не похож, товарищ генерал! На лицо они как братья-близнецы, но у того, прежнего Корнышева, голос был другой. Клава удивится.

Про голос они в горячке последних дней действительно забыли. Им даже в голову не пришло. И теперь всё полетело к черту. Они сидели и смотрели друг на друга. Ни у кого не было готового решения. И тут Корнышев пришёл на помощь.

- Я сильно пострадал, – сказал он. – Я очень слаб. И говорить буду слабым и осипшим голосом.

Он вдруг произнёс изменившимся голосом:

- Вот так … я буду … говорить … мне тяжело …

Он говорил с трудом. И слушать его тоже было невыносимо тяжело. Хотелось помочь несчастному, договорить фразу за него, только бы он не мучился.

- А вот это правильно! – с облегчением произнёс Захаров. – Меньше будешь говорить – меньше риска.

***

Клаву предстояло перевезти из города, в котором она все эти дни жила под неусыпной опекой спецслужб, в тот маленький городок, где ей суждено было вновь увидеть Корнышева. Переправить Клаву по назначению должен был Нырков. Так решил Потапов.

- Почему я? – удивился Нырков.

- Ты у нас видный мужчина, – усмехнулся Потапов. – Умеешь с женщинами ладить.

Он панибратски приобнял Ныркова.

- Тебе, Серёжа, надо с нею подружиться, – сказал Потапов. – И даже влюбить её в себя.

Когда он это говорил – уже не усмехался. И значит, вовсе это не шутка.

- Ты это серьёзно? – на всякий случай переспросил Нырков.

- Да. Захаров мне сказал, что, сколько с Клавой ни беседовали, ничего она толком не рассказала. Надеяться на то, что через Корнышева мы что-нибудь выведаем, тоже нельзя. Он сейчас будет незрячий, малоподвижный. Частично потерявший память. Одним словом – калека. А Клава рядом с калекой вряд ли долго выдержит. Красивая баба, такая долго страдать и тосковать не будет. Так что у тебя есть шанс. Мы там будем кто? Заезжие фирмачи. Ездим на джипах, сорим деньгами, пьём коньяк. Мы из другой жизни, из красивой и беспроблемной. Но вот беда – баб мы с собой не привезли. Так что, когда ты с Клавой переспишь, у неё ни малейшего подозрения не появится на твой счёт. Она будет уверена в том, что твой к ней интерес – сугубо кобелиный. А тем временем ты втихаря её прощупываешь. Тревожит она меня, Серёжа. Никак не могу понять, каким образом такая красавица нарисовалась рядом с моим подопечным.

***

Клава жила в квартире, которую спецслужбы использовали для собственных нужд. Третий этаж, никаких решёток на окнах, но выходить из квартиры нельзя, и ещё рядом всё время неразлучная парочка, мужчина и женщина, которые присматривали за Клавой, и кого она про себя называла

«тюремщиками». Беседовали с нею не эти люди, а другие, которые появлялись в квартире ежедневно, по утрам, и уходили только вечером, и весь день они занимались только тем, что задавали Клаве сотни, если не тысячи, вопросов, порою повторяясь, из чего Клава заключила, что её так проверяют. Она поняла, что эти люди хотят знать, кто она такая. Клава юлила и даже порой делала вид, что не понимает, чего от неё добиваются. О том, кто она и почему оказалась рядом с Корнышевым, Клава, наверное, могла бы рассказать разве что под пыткой. Но её не пытали и вообще обращались с ней предельно вежливо.

Этим утром, когда Клава по обыкновению стояла у окна, ожидая увидеть внизу, у дома, спешащих к ней настырно-вежливых ежедневных собеседников, к подъезду вдруг подкатил внушительных размеров чёрный внедорожник, из которого вышли двое мужчин. Одного из них, неприметного внешне, настолько невзрачного, что казалось, будто он весь покрыт пылью, Клава узнала. Он пару раз появлялся в этой квартире и был, судя по всему, сослуживцем её опекунов. Второй поначалу показался ей незнакомым, но когда он поднял голову и посмотрел на окна той квартиры, в которой держали корнышевскую подругу, Клава его узнала. Этого человека она видела в больнице в то страшное утро, когда спасали Корнышева, и сердце её дрогнуло. Что-то важное сейчас должно было произойти.