– Я бы не хотел, чтобы вы входили без стука! – сказал он тоном ненормального раздражения, которое, казалось, было присуще ему, как ничто иное.

– Я постучалась, но, похоже…

– Возможно, вы действительно так и сделали, но в моих расследованиях… в моих действительно очень срочных и необходимых расследованиях… как бы вам сказать… при малейшем беспокойстве, при скрипе двери… я вынужден просить вас…

– Конечно, сэр! Вы можете повернуть ключв замке, если вы в таком состоянии, знаете ли… В любое время!

– Очень хорошая мысль, – сказал незнакомец.

– На этот раз, сэр, если я позволю себе заметить…

– Не надо. Если из-за соломы возникнут проблемы, запишите это в счет. И он пробормотал что – то, подозрительно похожее на ругательство. Он вёл себя так странно, стоя там, такой агрессивный и взрывной, с бутылкой в одной руке и пробиркой в другой, что миссис Холл очень встревожилась. Но она была решительной женщиной.

– В таком случае, я хотела бы знать, сэр, что вы думаете…

– Шиллинг – я положу шиллинг! Шиллинга, конечно, будет достаточно?

– Пусть будет так, – сказала миссис Холл, беря скатерть и начиная расстилать её на столе, – Вы, я надеюсь, удовлетворены…

Он повернулся и сел, повернувшись к ней воротником пальто. Весь день он работал за запертой дверью и, как свидетельствует миссис Холл, по большей части, молча. Но однажды раздался удар и звон бутылок, как будто кто-то ударил по столу, и разбившаяся бутылка с силой грохнулась на пол, а затем послышались быстрые шаги по комнате. Опасаясь, что «что-то случилось», хозяйка подкралась к двери и прислушалась, не решаясь постучать.

– Я так больше не могу! – как в бреду, твердил постоялец, – Я так больше не могу! Триста тысяч, четыреста тысяч! Огромное множество людей! Обманутых! На это может уйти вся моя жизнь!.. Терпение! Поистине терпение!.. Дурак! Дурак! Какой же я дурак!

В баре послышался скрежет сапожных гвоздей по кирпичам, и миссис Холл с большой неохотой прервала монолог. Когда она вернулась, в комнате снова было тихо, если не считать слабого поскрипывания стула в углу комнаты и случайного позвякиванья очередной бутылки. Все было кончено. Незнакомец вернулся к работе. Когда она принесла ему чай, то увидела разбитое стекло в углу комнаты под вогнутым зеркалом и золотистое пятно, которое было небрежно вытерто. Она обратила на это внимание.

– Запишите это на мой счет! – резко оборвал её постоялец, – Ради всего святого, не беспокойте меня! Если вам причинён ущерб, просто запишите это в счёт! – сказал он и продолжил делать пометки в лежащей перед ним тетради.

– Я вам кое-что скажу… – загадочно произнес Фиренсайд.

Было уже далеко за полдень, и они сидели в маленькой пивной на Айпинг-Хангер.

– Ну? – спросил Тедди Хенфри.

– Этот парень, о котором вы говорите, тот, кого укусила моя собака… Ну, он чёрный… По крайней мере, у него чёрные ноги… Я видел, что у него порваны брюки и перчатка… Вы ожидали бы увидеть что-то вроде мизинца, не так ли? Ну, так там ничего такого не было. Только чернота! Говорю вам, он такой же чёрный, как моя шляпа!

– Боже мой! – воскликнул Хенфри, – Да это же просто кошмар какой-то! Да у него нос розовый, как покрашенный!

– Это правда! – сказал Фиренсайд, – Я знаю! И я говорю тебе, что я думаю… Этот тип пегий, Тедди. Пятнистый! Местами чёрный, местами белый – весь пятнами изошёл. Мерзкое зрелище! И он явно стыдится этого. Он что-то вроде метиса, и окрас шкуры у него неоднородный, а не смешанный. Я слышал о таких вещах и раньше. И, как каждый может видеть, у лошадей это обычное дело!

– Да и ржал он, как кобыла!