Н. Ахмеров в своем переводе несколько раз употребляет выражение «белый царь» (как об этом уже было сказано, в стихотворении Г. Тукая сложно определить: к какому слову относится определение «ак» – белый)). Принято считать, что титулом Белого царя русских государей наделяли татары: ак падша, ак хан, ак бек. Однако В.В. Трепавлов в специальном исследовании, посвященном данной теме, все же склонен считать, что образ белого царя «зародился в восточнославянской языческой среде и сохранился в русской традиционной политической среде после принятия христианства»[85]. В посвященных юбилею стихотворениях, рассмотренных нами, фраза «ак падша» не встречалась, авторы чаще всего употребляли выражение «шаукатле падишах», в котором «шаукат / шавкат» означает силу, могущество, мощь, главенство, величие.

В связи с этим заслуживает внимание стихотворение Кашшафа Патии «Белый царь – свободный царь», опубликованное в оренбургском журнале «Шура» в 1916 году[86]. Первичное знакомство с текстом оставило двойственное чувство. Сложно определить, о ком говорит поэт. Если судить по названию, то речь должна идти о русском самодержце, однако стихотворение не содержит конкретно-исторических параллелей. Образ правителя носит традиционно-условный и абстрактно-обобщенный характер: был на свете такой царь, который путешествовал по небу, сидя на своем троне (Булган шушы җирдә шундый патша, Тәхте белән гизгән күк йөзен), его слова приобретают статус закона, они написаны золотом на камне (Канун итеп алтун белән ташка языб йөретдергән үз сүзен), сотрясались от страха перед ним целые горы, владел он земным и небесным имуществом (Таулар-ташлар аның гайрәтендән, тетрәб торган куркыб, буйсыныб), вся живность служила ему, ветры слушались его, бурлящее море стихало перед ним. Белый царь – свободный царь, такой сильный и грозный, что ему подчиняются ангелы и джинны:

Творчество К. Патии мало изучено, но надо полагать, что здесь поэт рассуждает о величии Всевышнего. Известно, что в начале ХХ века татарские литераторы-гисьянисты использовали символический образ Аллаха вместо царя и самодержавия, тем самым отрицали и религию, и самодержавие. А традиция называть Аллаха падишахом, небесным и земным, была широко распространена во всей арабо-мусульманской поэзии еще в Средние века, и вполне возможно, традиция своими корнями восходит к царю Джамшиду в иранской мифологии. Можно вполне обоснованно предположить, что в преддверии Февральской революции К. Патии вряд ли мог написать монархического толка стихотворение о русском царе, и демократически настроенный журнал «Шура» вряд ли мог опубликовать подобное сочинение.

Во время революций 1917 г. вера народа (не только татар, но большей части населения страны) в российского монарха стремительно уступила место ненависти. Произошел «диссонанс между укорененным в массовом сознании идеальным образом царя и реальной фигурой последнего русского императора», что стало «побудительной силой психологической и общественной активности, направленной на преодоление конфликта»[87]. Число писем, телеграмм, приветствий по случаю свержения самодержавия, полученных Временным правительством (около шести тысяч двухсот), в четыре раза превзошло количество откликов на 300-летний юбилей дома Романовых, искренностью же и восторженностью эти послания не уступали прежним, промонархическим. Граждане с удовлетворением восприняли «ниспровержение старого прогнившего режима, уход «постыдного прошлого России» и «сокрушение вредного для России правительства»