– Какое безумие, детка?

– Мы не друзья и не враги, но я не позволю ему распоряжаться такой роскошью. Это великий баланс. Добра и зла не существует, есть лишь пути, в соответствии с которыми ты двигаешься либо наверх, либо вниз.

– Я не понимаю, милая, может, уйдем?

Но они остались, а ушел я. Какое безумие, детка? Что разрушится, детка? Она разбиралась и собиралась каждый день, когда он разбирал и собирал детальки своей игровой приставки, а я разбирал и собирал весь хлам в своей квартире, что так или иначе напоминал мне обо всех этих случайных и напрасных встречах, в результате которых я не помнил ничьих лиц.

Эта игра не делает нас ни слабее, ни сильнее, но лишь пока. Потом рано или поздно кто-нибудь захочет прекратить игру. И в этот момент все разрушится.

Что разрушится, детка?

По ночам плакал. С приступами грусти настигало чувство вины. Такой брутальный персонаж, и так часто плачет – это неправдоподобно. Правдоподобно, неправдоподобно – неважно. Я дал себе слово, что буду рассказывать только правду. Ловите первое суждение: «В мире нет противоречий». Ловите сразу второе, логически вытекающее из первого: «Нет противоречия в том, что ночью я заливал слезами соседей, а днем собирал на себе взгляды самых популярных девушек».

Можно думать о смерти и ставить чайник. Можно думать о жизни, пытаясь проглотить последнюю пачку таблеток. А можно удивляться тому, каким образом ты умудрился разложить все вещи по коробкам за пару часов.

Сил хватило на одну коробку. Взял, понес на свалку. На пути резко бросил ее в сторону, подбежал к мальчику на самокате, попросил прокатиться. Нет, просто резко вырвал самокат из его рук и уехал. Потом извинялся, мальчик оказался не злопамятный.

Плохая была идея – собрать все вещи. Я сижу на подоконнике, наблюдая за квартирой, и теряю ощущение того, что она моя. Я не имею ни малейшей причастности к этим голым стенам и коробкам, внутри которых прошлое человека, не желающего быть собой. Зачем моим глазам видеть все это, и то, как мое тело изо дня в день копошится в этой квартире, делая невесть что? Почему Создатель не отдал их человеку, который, может быть, всю жизнь мечтал увидеть дерьмовую жизнь во всей ее красе?

Есть ли Создатель?

Пауки плетут паутину за шестьдесят минут. Я разочаровываюсь в себе за десять. Птицееды живут двадцать лет. Я не живу вовсе. У пауков не бывает отчаяния. Они обошли меня и здесь, коварные существа, ни капли сострадания к тем, кто слабее их. Не люблю произносить это слово – отчаяние. Но приходится. Некоторые люди ощущают себя в мире, они в нем находятся. А я просто переношу коробки в вонючее место, думая когда-нибудь обрести среди этих развалин счастье.

Сейчас это предел мечтаний. Я не смог бы умереть, даже если бы захотел. Всегда найдется человек, который меня спасет. Такова моя участь, участь человека, обрекающего весь мир иметь темно-зеленоватые блевотские оттенки, если, конечно, сознание определяет бытие.

Бытие определяет сознание лишь в детстве, и это бытие сыграло со мной в карты на раздевание, оставив мерзнуть на полу детской. Этот ребенок всегда старался исчезнуть, притвориться невидимым, когда его самого близкого человека избивали до потери сознания, то есть каждый четверг, пятницу, субботу, ну и, пожалуй, понедельник, вторник, среду, и что еще там осталось? Каждый раз ребенок надевал невидимое снаряжение, брал в руки копья и спешил осуществить миссию спасения. Не получалось. Жертва укладывала его обратно в постель, целовала в лоб, а после полуночи вновь кричала от боли. Однажды этот ребенок проснулся от крика, доносившегося из соседней комнаты. Его звали по имени. Прежде его никогда не звали на помощь, а в эту ночь он почувствовал, что обязан победить злого монстра. Он взял все, что у него было, за несколько секунд продумал план атаки, и стал было подходить к комнате, чтобы ворваться внутрь и победить, как вдруг остановился. Его охватила дрожь, доспехи испарились, и он не мог сделать шаг. Такой простой и одновременно самый невыносимый шаг в его жизни. Он подумал о себе. Ему стало казаться, что, если он откроет дверь и увидит то, что происходит за ней, он умрет, не двинувшись с места. «Я трус, я трус, я трус, говорил он себе, медленно отступая. Прекрасная принцесса продолжала звать его на помощь, а он сидел на кровати, слушая ее крики. Через несколько минут наступила тишина и этот момент означал действительную смерть, свершившуюся в душе маленького мальчика.