Шли в курилку. Там собиралась практически вся мужская половина нашего отдела. Автомобилисты горячо решали свои, специфическими вопросы – кто кого подрезал, почему в машине что-то не так пукнуло, и какой козел на какой свет поехал.

Болельщики обсуждали последний матч, а счастливчики-холостяки свои вчерашние, как правило, тут же на ходу ими же самими и придуманные, альковные похождения.

Остальным оставалось лишь довольствоваться бесконечными анекдотами о том, как «однажды муж уехал в командировку, а тем временем его жена…»

Ревнивые женатики выслушивали все это натянуто улыбаясь, напряженно вспоминая при этом свои недавние отлучки из дома. Холостяки же смеялись особенно весело и непринужденно, хотя именно они в этих анекдотах страдали более всего и подвергались жутким, буквально нечеловеческим испытаниям…

В нашей же мужской группке машин ни у кого еще не было, ярых болельщиков тоже не наблюдалось, да все к тому же были уже намертво опутаны цепями Гименея. Не замужем во всем нашем коллективе была только Инесса.

О чем там, в дамской комнате, замужние дамы жаловались своим менее удачливым подругам, было для нас тайной. Хотя мы и так знали, что вся жизнь таких, как Инесса, свободных от мужского гнета, а потому глубоко несчастных голубиц, была почему-то посвящена именно тому, чтобы как можно скорее пополнить ряды тоже недовольных и уже задолбанных мужьями и бытом семейных клуш. Последние всячески отговаривали своих менее удачливых подруг от этого рокового шага, хотя сами не поменялись бы с ними местами ни за какие коврижки…

Таков уж парадокс пресловутой и загадочной женской логики. Вникать в нее все равно было бессмысленно, ибо – как можно вникнуть в то, чего нет?

Но, поскольку Инесса была единственной дамой в нашем маленьком дружном коллективе, мы, естественно, были всецело на ее стороне…

– Ну, как вчера прошло? Удачно? – спрашивал ее Акимов через секунду после того, как мы возвращались на свои рабочие места, а наша некурящая начальница, наоборот, выходила из комнаты, чтобы показаться на глаза каким-то другим, своим начальникам, возвратившимся из своих курилок.

– Да ты что! Класс! – отчитывалась перед ним Инесса.

– В ресторан водил? – строгим отцовским голосом продолжал свой допрос Акимов.

– Да ты что! Класс! – захлебывалась допрашиваемая, – «Закарпатские узоры» на Абельманке. Да ты что! под живой оркестр плясали. Икрой кормил!

– Какой? – ревниво допытывался тот.

– Знаешь, – ну, такая темная. В вазочке. Я забыла, как называется.

– Темная?

– Кабачковая что ли? – вставлял свое слово Южанин.

– Сам ты – кабачковая! Что я кабачковой икры что ли не ела! Я же говорю – темная.

– Может, – черная? – уточнял бывалый Акимов.

– Может и черная, но вкусная, – жуть!

– Ну, – а в смысле серьезности намерений, включался в разговор, основательный Шило.

– Проводил меня до самой двери и остался ночевать, – задирая нос и кокетливо поводя плечами, отвечала Инесса.

– Прямо под дверью??? – деланно изумлялся Южанин.

– Сам ты – под дверью! – злилась Инесса, – в кровати, а не под дверью.

– Да, ясно, что в кровати, – продолжал прижимистый Акимов, – черную икру за просто так дамам не скармливают. Я о другом спрашиваю, – про серьезность дальнейших намерений, а не в смысле этого…

– Да все вы поначалу не в смысле этого… – зло обрывала его Инесса и отворачивалась к окну.

Глаза ее начинали блестеть более обычного, и было ясно, что вчерашний ее выстрел опять оказался холостым. В том смысле, что еще один холостяк, воспользовавшись ее бесхитростностью, раззадорил девушку икрой, добился, мерзавец, своего, а потом извернулся, выскользнул и опять избежал своей неизбежной участи.