Флик уже бывала здесь – как-то раз днем, когда мать наконец-то дала на это добро. Ей до сих пор помнился вкус невероятного чая, ради которого в «Дрейф» стекались посетители со всех концов города.

«Дрейф» несложно было принять за респектабельное столичное местечко. Именно такое впечатление он и производил. Светлый элегантный интерьер, убогость улицы теряется за скоплением дорогих карет и одетых с иголочки посетителей в блестящих цилиндрах и богато расшитых платьях. Словно это был особняк какого-нибудь лорда и все съехались сюда на великолепный бал. Словно чайная вовсе не ютится между литейными мастерскими, публичными домами и ночлежками. Словно здесь не угощают кровью нежить.

Неспособность видеть дальше своего носа всегда была одной из главных отличительных черт состоятельной публики.

– А если меня заметят и кто-то донесет матери, что я здесь? – спросила Флик.

Джин посмотрел на нее с тем же выражением, что и прежде.

– На нас работает много стукачей, Фелисити, но никто из них не доносит леди Линден.

Двери «Дрейфа» распахнулись под звон колокольчика, и из чайной вышел темнокожий парнишка во фраке и черных перчатках; он отвесил им поклон.

– Рени, мальчик мой! – поздоровался с ним Джин.

Парнишка передал сумку Флик девчонке внутри и, крутанувшись на месте, раскинул руки в приветственном жесте и чинно прошествовал в заведение.

– Миледи, – поздоровался с Флик Рени.

– Благодарю, юный сэр, – ответила она и завороженно уставилась на сцену, что разворачивалась прямо перед ней: «Дрейф» в движении.

В том, как команда Казимиров лавировала по залу, чувствовалась гармония: один принимал заказы, другие сновали между столиков с полированными подносами в руках. Пахло чаем – насыщенно и ярко, терпко и свежо. Стены были обшиты деревом и вдоль потолка отделаны темными обоями, тонко позвякивал фарфор, гости щебетали, печенье хрустело, сахар, как волшебная пыльца, ложился на чайную гладь, черную как ночь, – все это создавало ощущение уюта. Звуки складывались в мелодию, зрелище – в пир для глаз.