И я читаю в небе письмена,
Что пишут звёзды о любви, что не остыла.
Из самых глубин
Летит, летит космонавт
К центру вселенной.
Из самых глубин.
Кораблик он вырубил из полена.
Полено живое – он не один.
И они летят, и болтают о том о сём,
Скажем, о том, что никуда не летят, а видят какой-то сон.
И даже не видят, а просто смотрят друг в друга, словно в экран.
И время сейчас вышло за пределы вселенной, а там разогнавшись, им идёт на таран.
А иногда ему кажется: он забыл, куда и зачем летит.
Иногда ему чудится: он – Иона, а бревно – его кит.
Иногда он думает: он последний человек на земле, и больше никого и нигде.
А потом вспоминает, что забыл сделать людей… Ладно, они как-то сами заведутся в воде.
Во мне
Мой светлый человек живёт во мне,
А в нём темнеет всё, что не сбылось.
Мы едем, застревая в болтовне,
Куда-то вкривь да вбок, да малость вкось.
Наш машинист не верует в простор,
Он отрицает промысел времён.
Он нашу жизнь поставил на повтор,
И буркнув «не скучайте», вышел вон.
За ним в трубу умчался кочегар,
Сошли по трапу в ночь проводники.
Сказал кондуктор, что в душе – гусар,
И были так шаги его легки.
Случились тут разлады и разброд,
Война и мир, затем – девятый вал.
Но проронила ты: Ну, значит, наш черёд,
Пора самим нам взяться за штурвал.
Пробуй!
Я воевал так долго,
Что смерть устала тащить меня на своём хребте.
Она проворчала: В этом нет никакого толка,
Поскольку ничему вечному, скажем, ни одной звезде
Не приходит в голову устраивать какие-то битвы и сечи.
Человечу вас, человечу…
И, знаешь, это, конечно, классно, что стрелки на твоих курантах стоят,
Но на кой ляд ты подкручиваешь циферблат?
В общем, сел, задумался, голову обхватив…
Что же я так с житьём и бытьём строптив?
Судьба – она, конечно, та ещё проводница,
Но коль дали жизнь, так пробуй с этой жизнью ужиться.
По шажочку
Плод жизни так ярок,
Так чуден и сладок,
А жизнь – из помарок,
Сплошных опечаток.
Повсюду так зыбко —
То тени, то эхо.
Нельзя без ошибок,
Промашек, огрехов.
Но мы кособочно
Идём по шажочку,
И вот из шажочков —
Цепочка из точек.
А от многоточий —
Круги по мирам.
Кружок на кружочек —
И выстроен храм.
На бумаге рисовой
Рисовал на бумаге рисовой
Светотени лиловых ирисов,
И чабрец, и душицу с ромашками,
И дрожащего в мареве бражника.
И, почти не дыша, на папирусе
(Вдох – диастола, выдох – систола)
Рисовал я стрекозью грацию
Меж платанами и акациями.
Расцветали ирис с душицею,
Улетали на небо жар-птицами.
И ромашка взметнулась над высями,
Помахав в небе перьями-листьями.
Принакрывшись стрекозьеми чарами,
Канул бражник в закатное марево.
Я для красок возьму чабрецовый цвет,
Нарисую тебе букет.
Три дождика
Сошлись как-то три дождика
На промозглой улочке.
Промокшие ноженьки,
Отсыревшие дудочки.
Запели, заиграли,
Запрыгали по лужам —
Вот и нет печали,
Да городок разбужен.
Все открыли окна,
Глянули на брусчатку.
А там три дождика мокнут —
Ни шапочек, ни перчаток.
Не прошло и пары минут,
Набежало народу тут!
И большие, и малые,
И все дождикам припожалуют —
Кто шляпки и зонтики,
Кто плащики и ботики.
Надарили им всякого,
И ушли они в ночку —
Колокольчиком звякают,
Дудят во гудочки.
Пернатор
Наступит день —
И Верховный Пернатор Птиц покинет свой трон.
Воскликнет: Пора в глушь деревень!
И выпорхнет вон.
Скипетр и держава,
Мантия – горностаевый воротник…
От них всё в душе ржаво.
А солнце бежит на ножках-лучах в полях земляник.
Чудеса начались немедля —
За ближним углом.
Один мальчишка-дрозд одолжил ему велик,
Добавив: На нём ощущаешь себя орлом.
Пернатор улыбнулся,
Но не сказал, кто он есть.
Он увидел: весь этот мир – all inclusive,
И теперь он здесь.
Дорога петляла между тюльпанов,
Кузнечики прыгали так, что в глазах – рябь.