В его голосе слышится задумчивая досада, будто он горюет о том, что всех средств в их арсенале, увы, не хватает на то, чтобы вытряхнуть из человека душу, усадить ее на стул и начать опрашивать по делу о неповиновении представителям закона.

Видимо, он решил, что довольно прелюдий, и продолжает уже более уверенно:

– Взять хотя бы вас. Я же говорил обращаться. Позвонили бы, поговорили. По душам.

– Я и позвонила, – она усмехается, а он недовольно качает головой, тогда она продолжает: – Бросьте, вас же там не было. Чем бы вы помогли?

– Там, может, и не было, но я столько разного, извините, говна понавидался, что понять смог бы.

– Вам приходилось убивать? – Она поднимает на него заинтересованный взгляд, но уже предугадывает ответ. – Тогда какой смысл?

– Я понимаю, вас это терзает, но я говорил уже, вы его только ранили, сильно ранили, очень сильно, конечно, да, но умер-то он в больнице через, не помню уже, три дня, кажется.

– Четыре. И умер он от комы. А кома была от меня.

Он вздыхает, мнет в руках чайный пакетик и наконец произносит:

– Я вам не сказал, как-то не к слову все было, а зря. Там непростая история с этой комой. Как будто кто-то отключал систему и подсоединял обратно. А еще и камеры барахлили. Мы врачей прижали, конечно, но черт их разберет. Может, соучастники постарались, а может, кто-то решил отомстить. Вы не особо-то при чем. Зря я раньше не сказал.

– Когда я действительно могла быть невиновной, а вы не верили?

– Послушайте. – Он пододвинулся ближе, так что она рефлекторно отшатнулась. Он нахмурился и отсел. – Я приехал. Я вас забрал. Я вас не бросил. Я хочу помочь. Хочу разобраться. Хотя бы в этот раз. Но не смогу, если этого не захотите вы.

Что ж, власть клише захватила и его. Спаситель уцепился за длинную косу. Осталось втянуть его в башню. Вот только кто сказал, что наверху не окажется дракона?

– Вы и правда думаете, что я переживала об этом? Ночами не спала? Грехи замаливала? Свечки за него ставила, может быть?

– Вы же не христианка, – он качает головой.

– Видимо, в этом все дело.

– Никто вас никогда и не осуждал за это.

– Конкретно за это готовы были осудить меня вы, когда я здесь сидела впервые. Рожей не вышла, вот вы меня и повязали.

– Зря вы на рожу так.

– Не рожей, хорошо. Мамой, которая меня этой рожей снабдила.

– Происхождением. Хотя это одно и то же, вы правы, – он вздыхает. – Вы все еще злитесь, я понимаю. Вы девчонку спасали, а мы…

Заученность этой фразы вывела ее из себя.

– Знаете, если у нас сегодня вечер откровений, то нет, не спасала. Я ее даже не заметила.

– Но она же говорила, что вы…

– Она говорила, не я. В ее глазах, конечно, любой человек, кто не даст нелюдю с топором напасть, будет защитником. Я не пыталась ее защитить. Я ее даже не видела, я ничего не видела, кроме этого топора. И, давайте начистоту, если бы он шел на нее, а не на меня, я бы не бросилась спасать ее. Я не верю, что какой угодно материнский инстинкт заставил бы меня впрячься за чужого ребенка. У меня же своих детей нет, так с чего бы мне вдруг… – В горле першит. – Да и вообще! Я, может, и своего бы бросила. Убежала бы, и все. И скорее всего, попала бы под тот чертов автобус. Всего лишь везение, что этот людоруб пошел сначала на меня. Как повезло и той девочке. Нет здесь ни подвига, ни героизма. Я попросту самозванка. И всегда ей была. – Голос затих.

Его взгляд раздражает.

– Дырку просверлите, – рявкает и тотчас осаждает себя: Не зли!

Он как будто в смущении отводит глаза и тихо проговаривает:

– А вы очень изменились с нашей последней встречи.