Может быть, это было нервной реакцией, но я осматривала свое новое пристанище с ужасом, обхватив себя за плечи руками и с трудом сдерживая бьющую меня дрожь. Камера была маленькой. Думаю, если бы мне пришла в голову блажь, лечь на пол и вытянуться во весь рост, ноги, скорее всего, не поместились и их пришлось бы вытянуть сквозь решетку в коридор. Три каменные стены, вместо четвертой – решетка. В ширину закуток был еще меньше. Не более трех шагов. Под самым потолком крохотное оконце, служившее больше для вентиляции, чем для освещения. Но самое ужасное было не это. И не холод и сырость. И не то, что лечь или сесть можно было лишь на каменный пол, на кучку грязной соломы. А то, что внешней стенки у камеры не было, только решетка. А отхожее место – ведро в углу. Если мне захочется в туалет, то придется это делать у всех на виду. Ладно, пусть коридор сейчас пустой. Но есть камера напротив, и я не знаю, пустая ли она. Да и визит стражников в самый неподходящий момент никто не отменял. Представив, что стражники застанут меня с задранными юбками, я содрогнулась от омерзения.

Мне стоило огромного труда сдержаться, не повернуться, не вцепиться руками в грубые прутья решетки, не начать умолять выпустить меня отсюда. Я порадовалась этому, когда за спиной раздался скрипучий голос «любящего» дядюшки:

– Не ожидал от тебя, племянница! Что ж, что ни делается, все к лучшему. Посидишь, подумаешь над своим поведением. Глядишь, потом будешь более покладистой, – и он мерзко, каркающе расхохотался. Гнусный хохот испуганной птицей заметался под темным потолком. А дядюшка, отсмеявшись, добил меня: – Не делай глупостей, Энельда! – предупредил он. – Здесь везде верные мне люди. Как скажу, так и сделают. Прикажу, и один из охранников будет круглые сутки торчать здесь с факелом в руках. Как будешь нужду справлять в таком случае, а, княжна? – и он опять омерзительно засмеялся.

Наверное, именно в эту минуту, слушая затихающее эхо смеха и удаляющихся шагов дядюшки, и родился этот безумный план. В это не хотелось верить, но умом я понимала, что моя семья обречена. Подлый изменник осуществит все свои планы. Я не смогу этому помешать. Но сделать все, чтобы отомстить за отца и за братьев я просто обязана. Этого требует честь рода, кровь рода…

Не могу сказать, сколько времени точно я находилась в темнице. Уходя, дядюшка «заботливо» оставил в кронштейне на стене горящий факел. Но я понятия не имела, сколько он должен гореть. Да и голова была забита совершенно другими мыслями. Я строила планы мести. Один другого грандиознее и кровожаднее. В своих мыслях я рвала дядюшку голыми руками. Сбрасывала с замковой стены. Скармливала нечисти. Запирала в подземелье, а ключ выбрасывала в самый глубокий колодец в замке… Нет, я понимала, что любое из этих действий мне не под силу. Но иного выхода душащим меня эмоциям не было. И понимала, что если я действительно хочу отомстить, то мне нужен сильный союзник. Вот только где его взять?

Еще одной причиной того, что я тешила себя несбыточными надеждами, было то, что я жутко переживала за отца и оставшегося брата. До одури, до истерики, до зубовного скрежета. Прислушивалась к каждому, доносящемуся с поверхности звуку, замирая душой и сердцем: вернулись воины? Все ли живы?.. Я очень боялась услышать траурный звон по погибшему князю. В тот миг, когда он раздастся, погребальный звон прозвучит и по моей жизни и судьбе.

Через какое-то время, наверное, с наступлением рассвета, а может быть, через целую вечность, к моей клетке подошел угрюмый мужик. Раньше я его никогда не видела на подворье: лицо и голова густо заросли черными космами волос. И не было понятно, где заканчивается прическа, а где начинается борода. На левой скуле жуткий, багровый шрам. Черные глаза глядят одновременно зло и равнодушно. Он подсунул под нижний край решетки небольшой поднос с миской, кружкой и ломтем хлеба. А потом заменил уже сильно чадящий факел на стене тем, что принес с собой.