—  Ну, ищите, ищите! Здесь еще подпол есть, и горница наверху… В печь не забудьте заглянуть!

Младшие богатыри побледнели, да так, что даже в местном скудном освещении стало заметно. Старший упрямо набычился, и стало понятно: заглянут!

И в подпол, и в горницу (страшно подумать, для чего старуха из моих видений могла бы держать их побратима рядом со своей постелью!), и в печь.

Я я вздохнула и махнула ложкой: делайте, мол, что хотите. 

Было немного завидно: меня бы кто так искал… А этот, пропажа, своим дорог —  вон, ради него хоть куда, хоть к ведьме в пасть!

Богатыри разделились, трое прогрохотали сапогами наверх — и я, не сдержав поганого настроения (да и характера, чего уж греха таить), ласково пропела:

—  Осторожнее на лестнице!

И, когда один из младших, потрясенный моей заботой, запнулся, хладнокровно добила:

—  Перильца мне сломаете — откуп службой потребую!

Двое, отчетливо стараясь на меня не смотреть, полезли в погреб. Последний, шестой, с лицом отчаянным и решительным, шагнул к печи. 

Я посмотрела на кобеля —  кобель бдительно и неподкупно стерег гречку в моей тарелке.

—  Гостемил Искрыч, пригляди! — едва слышно, почти не разжимая губ, попросила я домового. 

И когда серая тень шмыгнула наверх —  зачерпнув ложкой каши, протянула псу.

Ну не могу я, когда животное так на меня смотрит!

А потом обыск вдруг как-то резко и вдруг закончился: богатыри собрались внизу, обменялись на уровне взглядов информацией (информация, очевидным образом, была о том, что побратима никто из них не нашел), и потянулись к выходу.

Я проводила их до дверей, с крыльца наблюдая, как они, хмурые и растерянные, оглядывают двор напоследок.

—  Ну? Везде поискали? Или еще где посмотрите?

Седоусый ожёг меня взглядом. Но до ответа так и не снизошел —  ухватил своего коня за повод, оглянулся на своих. Скомандовал отрывисто:

—  Уходим!

И это его хамство стало последней каплей.

Обида, злость и желание постоять за себя  захлестнули с головой. Затопив здравый смысл.

—  Не так быстро, гости дорогие!

И калитка, оставленная нараспашку, с грохотом захлопнулась сразу после этих моих слов.

*   *   *

Небо потемнело в один миг. И голос ведьмы, в коем не было слышно и капли почтения к воинам, княжьим людям, да и попросту — старшим, прозвучал сверху:

— Вы в мой дом с недобрым намерением пришли, меня неповинно обвинили. Надо бы извиниться. 

Богатыри развернулись как один. Медленно, неторопливо. И у всех, как у одного на лицах мысль: “Ты, ведьма, нас тут пугать что ли вздумала?”.

Ну так мы тебя не боимся!

Она стояла на крыльце.

Молодая, но не юная. Чужая. Странная. Слишком короткая коса, слишком мужской взгляд. Умудренная годами и заслужившая этакую честь старуха могла так смотреть, а не девица, не нюхавшая ни железа, ни ведьминских зелий. 

А эта смотрит.

Таращит жуткие синие ведовские глазищи, что твоя сова. И губы в некрасивую линию жмет. 

Рубаха с чужого плеча и странные какие-то порты под ней. Ни сарафана, ни украшений, даже узор, что есть, вышит поди чужой рукой. 

Смотришь на нее — и гнева только прибывает.

Знает, поди, где Илюшка, да решила посмеяться над ними. Унизить. Пусть побегают княжьи люди, да в ножки покланяются, только для того, чтобы уйти ни с чем. 

Так знай же, не будет этого, ведьма!

И Иван-воевода смотрит ведьме прямо в злющие глазищи, не отводит взгляда. 

Мы к тебе без добра пришли, потому что и от тебя добра еще не видели. Коли хотела бы добра — объяснила бы, что старая Премудрая с побратимом сотворила. Неповинно обвинили? Окстись. Ты ее преемница, тебе за нее отвечать. И за хорошее, и за плохое. Наследство только разом все перенять и можно.