[в целости]»[231]. Он обладает ею во всей полноте, но совместно с другими. Церковь может быть Кафолической и έπίσκοπος может осуществлять свою епископскую власть только в случае единства между Церквами. Для кафоличности единство в Евхаристии или в Поместной Церкви так же важно и существенно, как и единство между Поместными Церквами. Одно неотделимо от другого. Православное каноническое право – все его каноны – могут быть точно поняты как выражение или опровержение этого единства или на местном уровне, или между Поместными Церквами. Так, правила требуют участия всех епископов провинции в поставлении нового епископа после того, как он был избран клиром и мирянами своей Поместной Церкви. Постановления Никейского Собора 325 г. направлены на то, чтобы церковная организация отражала политическую структуру империи; в каждой «провинции» (έπαρχία) есть свой синод при епископе. Таким образом, единство епископата обеспечивается прежде всего в посвящении других епископов и отвечает существующему административному устройству.

Если поместный епископ олицетворяет сакраментальное единство на местном уровне, если митрополит (епископ главного города каждой провинции), председательствующий в синоде, олицетворяет единство епископата на провинциальном уровне, то высшие иерархи в свою очередь принимают на себя взаимодействие епископата в более широком масштабе. В этом случае епископов называли «экзархами диоцеза», а позднее «патриархами». Однако поскольку единство Церкви – и тем самым единство епископата – должно было проявляться и на вселенском уровне, то существовало определенное «преимущество чести», которое усваивалось «первому епископу» в епископате. Так было в случае Иакова в Иерусалиме (см.: Деян. 15). Позднее римский епископ усвоил «преимущество» в силу неоспариваемого согласия всех Поместных Церквей.

Тем не менее это «преимущество» не предполагало – и не могло предполагать – некую сакраментальную власть (которая принадлежала каждому епископу его Поместной Церкви) или сферу полномочий над другими Церквами. Никаких особых полномочий – например, если провинциальные митрополиты председательствовали при посвящении епископов – не существовало вне официального соборного решения. Соборы действительно начали устанавливать юрисдикцию «первого епископа», но никогда не шли дальше того, что даровали Риму право созыва церковного суда, когда поступали жалобы от партий, недовольных решениями своих провинциальных синодов (Сардикийский собор). Подобные права были дарованы также Константинополю (Халкидонский Собор, правила 9 и 17). С другой стороны, первенствующий епископ пользовался моральным авторитетом и был духовным главой – это единственная разновидность «преимущества», которая согласовывалась с ранней христианской экклезиологией. Официальное соборное решение, конечно, могло придать этой власти более конкретно и точно очерченное юридическое содержание, но этого не происходило – за исключением права созыва суда. В своей основе «преимущество» оставалось в пределах морали.

Что касается Рима, то чрезвычайная власть осуществлялась некоторыми папами (скажем, Львом I или Григорием I), но в другие периоды – например, во время арианских споров IV в. или во время упадка, который переживал папский престол в Х в., главенства Рима практически не существовало. Если говорить о Константинополе, который стал «первенствующим престолом» православия после [антиохийской] схизмы, то и здесь наблюдались похожие варианты главенства: отдельные личности, так же как и политические обстоятельства, в разные эпохи создавали для такого главенства большие или меньшие возможности. Однако Православная Церковь никогда так или иначе не отрицала существования «первенствующего престола» или уточняла его права на Сардикийском (343), Константинопольском (381) и Халкидонском (451) соборах.