Монастыри всегда занимали особое место в Православной Церкви, поскольку они соответствуют существенным принципам, отражающим природу Церкви. Монашество, которое появилось в III–IV вв., всегда почиталось как пророческое свидетельство. Когда христиане «устроились» в этом мире под властью Римской империи, которая официально была христианской, монахи уходили в пу́стыни, заявляя, что невозможно Церкви «воссоединяться» с миром, который всегда остается падшим и греховным. Когда люди стремились отождествить средневековое христианство с Градом Божиим, само существование монахов было напоминанием, что Град Божий не будет установлен на земле до последних дней. Чтобы осуществить это свидетельство, монахи должны были образовать особые сообщества, и именно в этом природа происхождения некоторых «епископских» характерных особенностей, которыми наделены настоятели (или игумены) монастырей. Впрочем, Церковь не могла допустить, чтобы ее единство было нарушено, и свидетельство монахов должно было остаться внутри Священного Тела Церкви. С этого времени православное каноническое право твердо установило принцип подчинения монастырей местным епархиальным епископам. В Православной Церкви никогда не возникали никакие «монашеские ордена», подобные западным, которые пользовались бы исключительными правами и подчинялись непосредственно папе.

Внутри Церкви монахи образовывали духовную элиту, которая оказывала огромное влияние на ее жизнь в целом. В VI в. каноническое право постановило, что епископы должны происходить из среды монахов; этот закон действует по сей день.

У Православной Церкви даже сегодня нет исчерпывающего канонического свода, который можно было бы сравнить с «Corpus juris canonici» Римской Церкви. Соборы никогда не стремились создать подобный документ, и сам Номоканон (византийский сборник правил и гражданских законов, касающихся церковной жизни) только собирал и классифицировал некоторые правила, большинство из которых было издано церковными властями для того, чтобы решить те или иные конкретные случаи. Поэтому неудивительно, что в Православной Церкви недоразумения по вопросам канонического права должны возникать до настоящего времени и старые правила могут быть истолкованы по-разному.

Тем не менее православие проявляет удивительную верность тем основным принципам, которые управляли церковной жизнью с ранних времен. Если мы попытаемся сформулировать эти принципы, то сразу увидим, что это не правовые нормы в строгом смысле слова; скорее это результат богословского понимания Церкви, которое, пожалуй, невозможно уместить в юридические рамки. Следовательно, каноны не имеют другой цели, кроме той, чтобы указать нам, как мы должны сохранять верность природе Церкви в тех разнообразных исторических обстоятельствах, в которых оказываемся.

Церковь сознает, что эти канонические указания не полные, и в некоторых случаях, нарушая правила, применяет принцип икономии, когда это служит общему благу, не меняя при этом самих правил. Так, Церковь допускает, что епископ может поменять кафедру, хотя в то же время провозглашает принцип, что выборность, безусловно, связывает епископа с его епархией… Применение принципа икономии особенно ярко проявляется в различных практиках приема в церковь инославных христиан: в некоторых случаях раскольники перекрещивались, а явные еретики допускались только после покаяния, точно так же, как ежедневно допускались в Церковь ее согрешившие члены. В самом деле, как могла Церковь посредством канонического права определить такой противоречащий ее природе факт, как разделение христиан? Она применяла разные средства для врачевания раскола, и только разнообразие средств могло обеспечить исцеление.