Пока Валерия показывает не перестающему улыбаться ей господину Юну, куда именно клеятся бандероли на паллетах и коробках, Фарбер, сложив руки за спиной, уже ждет возле ванн с ингибированным маслом. И не зря, поскольку, как только Валерия заканчивает своё повествование о пути, который проделывает каждый подшипник у неё на отделении, господин Юн интересуется, впрочем, уже намного мягче, видимо, обаяние Валерии сделало своё дело:
«А что насчет консервации? Коррозия ведь нарушает качество поверхности, а это приводит к преждевременному износу деталей. Как вы в своем секторе предупреждаете этот вид брака?»
«Делаем всё, что в наших силах», – так и вертится у меня на языке, но, по счастью, вопрос адресован не мне.
«Для консервации – объясняет начальник, – мы применяем жидкие ингибированные смазки. Они защищают от атмосферной коррозии черные и цветные металлы даже в самых благоприятных для её образования условиях. Существует межоперационная консервация, к которой мы прибегаем в том случае, если подшипники не поступили на упаковку по тем или иным причинам. То же касается и колец, которые смазываются после завершения каждого рабочего дня…»
Ага, как же. Максимум – покрываются ингибированной бумагой, а смазываются только на выходные.
«Фарбер, Фарбер, – крутится у меня в голове, – и врешь-то ты так вдохновенно! Прямо не человек, а набор талантов».
«Как уже вам говорила Валерия, термосвариванием пакетов достигается полная герметичность упаковки, и тем самым обеспечивается защита изделия сроком не менее двух лет».
Корейцы все вместе самостоятельно осматривают упаковку. Один из них даже берет шайбовый подшипник в руки и спрашивает, почему он чистый, и Фарбер поясняет:
«У подшипников с двумя защитными шайбами смазка закладывается внутрь. Кроме того, они дополнительно оборачиваются ингибированной бумагой, каждое изделие по отдельности».
Кажется, проходит вечность, прежде чем господин Юн, наконец, произносит:
«Думаю, здесь мы закончили».
Глава десять
«Что ж, а теперь я предлагаю отправиться в отдел главного металлурга и посетить лабораторию», – предлагает Литвак.
Немного подумав над предложением, корейцы его принимают и удаляются с замами Прайса. Едва за ними закрывается дверь, я, совершенно обессилевшая, сажусь прямо на стоящий рядом ящик.
«Отстрелялись», – говорит Разумовский, хотя весь огонь мы с Фарбером приняли на себя.
Начальник кладет руку своему заму на плечо, как будто желая подбодрить, и они вместе уходят обратно в сектор, а я остаюсь.
Закрываю лицо ладонями, и некоторое время сижу так, потом поднимаюсь и захожу к Инге. Она вот вообще предпочла не высовываться, как и всегда. Мне нужно прийти в себя, а для этого ничего нет лучше, чем заняться рутиной работой, поэтому начинаю подписывать маршрутно-сопроводительные карты, которые скопились за три дня. Их оказывается довольно много, и пока я рисую свою загогулину на каждой, успеваю подумать и о Фарбере. Если он хотел произвести впечатление, то ему это по всем статьям удалось. У меня до сих пор в голове звучит его голос, растолковывающий корейцам, что да как с нашими подшипниками. Да, это вам не Тышлер, который всерьез полагал, что сепараторы из латуни следует называть «латуневыми», а старые станки с новым двигателем смогут работать на околосветовых скоростях, и не Пюрешка, который, как та собака, которая все знает, но связать двух слов, чтоб доходчиво объяснить другим, не может.
В общем, к концу рабочего дня я уже привыкаю к тому, что, чем бы ни занималась, все время думаю о Фарбере. Ведь он, насколько хорош, что смог за столь короткое время разобраться во всех тонкостях. Не то чтобы я считаю всех остальных безнадежно тупыми, но… вообще да, именно так я и полагаю.