И не отпускала.

Морозный вечер укутывал Петербург густым туманом, а в переулках между каменных зданий клубились пары, вырывающиеся из канализационных люков. Лошади, запряжённые в экипажи, роняли на мостовую клубки пара, а их копыта гулко выбивали ритм по заледенелым камням.

Где-то вдалеке раздавался приглушённый перезвон колоколов – отбивали вечернюю службу. Но здесь, в судебно-медицинском морге, не было места молитвам.

Мезенцев шагнул в длинный коридор с низкими сводами, стены которого были покрыты тусклой серо-зелёной краской. Воздух здесь был тяжёлым, пропитанным сыростью, формалином и слабым запахом гари, будто где-то недавно что-то жгли. В углу тикали старые напольные часы, их мерный ритм, казалось, отмерял последние мгновения перед встречей с мёртвой женщиной.

Павлов шёл впереди, его шаги гулко отдавались в каменных стенах.

– Эксперт ждёт нас, – бросил он через плечо, не сбавляя шага.

Коридор вёл к массивной двери, её деревянная поверхность была тёмной, словно пропитанной годами влаги и времени. Латунная ручка поблёскивала в свете керосиновых ламп.

Павлов толкнул дверь. Она поддалась с протяжным скрипом, будто нехотя впуская гостей в своё мрачное нутро.

Морговый зал встретил их гнетущей тишиной.

Бледный свет лампы отбрасывал слабые тени на влажный каменный пол. Стены, обшитые старым тёмным деревом, выглядели так, словно впитывали в себя все разговоры, все стоны, все признания, звучавшие здесь за последние десятилетия.

В центре комнаты стоял железный анатомический стол. На нём, под белой простынёй, покоилась Мария Грекова.

В дальнем углу, за тяжёлым дубовым столом, сидел Василий Аркадьевич Громов, судебно-медицинский эксперт. Худощавый, с осунувшимся лицом, которое казалось высеченным из серого камня. Его кожа была сухой, с землистым оттенком, а на скулах резко выделялись впадины. Глубокие морщины прорезали лоб и тянулись к уголкам тонких, плотно сжатых губ. Волосы, тёмные с проседью, были прилизаны назад, но выбившиеся пряди придавали ему вид человека, который редко заботится о своём внешнем виде.

Под его глазами залегли тени – не просто от усталости, а от чего-то более глубинного, того, что оставляет след не только на лице, но и в душе. Громов работал с мёртвыми слишком долго. Он знал, как пахнет смерть в разное время года, знал, как выглядят глаза тех, кто уходит не по своей воле. Он давно привык к телам, которые никто не оплакивал, и к тем, вокруг которых вились тайны. Возможно, именно это и сделало его тем, кем он был сейчас – человеком, который не задаёт лишних вопросов, но слишком многое понимает.

Он был невысоким, но худоба делала его фигуру вытянутой. Пальцы длинные, сухие, с пожелтевшими ногтями – то ли от постоянного контакта с химическими реагентами, то ли от вечной привычки курить. Он держался ровно, но его движения выдавали усталость – не физическую, а ту, что накапливается годами, когда каждый день приносит одно и то же.

Он не сразу поднял голову, но когда их взгляды встретились, Мезенцев заметил в его глазах что-то… необычное.

Страх? Нет. Скорее… тревогу.

Громов отложил очки на стол и сухо кивнул.

– Господа, – произнёс он негромко, но голос его был ровным, без дрожи, словно он встречал их не в морге, а за своим рабочим столом в каком-нибудь архиве.

– Василий Аркадьевич, – произнёс Павлов.

– Рад бы приветствовать вас в более приятных обстоятельствах, – пробормотал эксперт, затем указал на тело.

– Вы уже закончили осмотр? – спросил Мезенцев, подходя ближе.

Громов откинулся на спинку стула и тяжело вздохнул.