– Благодарю за помощь, – сказал он, поднимаясь.

Архивариус лишь кивнул, но его взгляд задержался на детективе дольше, чем следовало.

Когда Мезенцев направился к выходу, старик пробормотал ему вслед:

– Да хранит вас Господь, молодой человек.

Детектив обернулся.

Глаза архивариуса теперь казались тревожными.

Но он ничего больше не сказал.

Мезенцев вышел из архива при Казанском соборе, натягивая перчатки, и вдохнул ледяной воздух полной грудью. Утро стояло ясное, морозное, и солнце, хоть и низкое, окрашивало город в бледные, холодные оттенки. Мороз пробирался под пальто, колол кожу на лице, но его разум был занят другим.

Он достал папиросу, поднёс спичку, и огонёк дрогнул на ветру, прежде чем пламя коснулось бумаги. Глубокая затяжка наполнила лёгкие тёплым, терпким дымом, и он наконец позволил себе обдумать всё, что узнал.

Церковь. Крест. Отпечатки ладоней.

Все эти детали вертелись в его голове, создавая ощущение, будто кто-то водит его по замкнутому кругу. В первый раз, когда он был там, не было ни следов, ни креста. А на следующий день – появились. Будто кто-то оставил их намеренно, хотел, чтобы он это увидел.

Кто? И главное – зачем?

Тело Софьи Лебедевой было найдено там же, словно подброшено. Как знак. Как предупреждение.

Что связывает эту заброшенную церковь с исчезновениями?

Он нахмурился, стряхнул пепел в снег и снова глубоко затянулся. Мысли приходили быстро, одна за другой, но ни одна не давала чёткого ответа. Только новые вопросы.

Если церковь действительно имела отношение к исчезновениям… кто-то должен был это знать. Но полиция официально не связывала её с пропажами девушек. Никто не говорил о ней. Никто, кроме архивариуса. И теперь у него было ощущение, что тот знал больше, чем сказал.

Но копаться в документах он будет позже. А сейчас… Нужно было выпить.

Он бросил окурок в снег и зашагал дальше, прибавив шагу.

Кабинет встретил его тем же холодом, что и улица. Камин давно потух, оставив после себя лишь серый пепел. В воздухе застоялся запах бумаги, чернил и табака. В углу, у стола, на полу остались следы пепла – он давно собирался вычистить этот угол, но так и не дошли руки.

Мезенцев снял пальто, повесил его на спинку кресла, затем скинул перчатки. Те с глухим шорохом упали на стол. Ощущая, как в пальцах замерзла кровь, он шагнул к небольшому шкафчику, вытащил оттуда графин с виски и плеснул в стакан.

Он сел за стол, наблюдая, как виски тянется тонкой плёнкой по стеклу, оставляя жирные следы, медленно стекающие вниз. Цвет напитка играл в свете лампы – густой, насыщенный, похожий на растопленный мёд с медными отблесками.

– Чёрт… – тихо выдохнул он.

Он нечасто пил. Лишь когда день становился слишком тяжёлым. Этот день был именно таким.

Первый глоток согрел горло, но не мысли. Он потянулся к папиросам, достал одну, чиркнул спичкой. Огонь вспыхнул резким оранжевым светом, на секунду освещая его пальцы. Глубокая затяжка, дым обволакивает лёгкие, затем медленно вырывается из губ.

Мезенцев прикрыл глаза.

Но едва он позволил себе этот миг отдыха, как перед ним снова встала церковь.

Тёмные своды, затхлый запах сырости и гниющей древесины, тени, прилипшие к углам. Деревянные скамьи рассохлись, покрылись трещинами, словно сами прогнулись под тяжестью времени.

И тишина.

Густая, давящая.

Тишина, которая дышала.

А потом – голос.

Он вздрогнул, глаза распахнулись.

– Чёрт… – повторил он, но уже тише.

Этот голос не мог быть плодом воображения. Он был там. Он чувствовал его, он слышал его.

Кто-то там был. Или… что-то.

Мезенцев вцепился в стакан, чувствуя, как напряжение сдавливает виски. Он всегда верил в логику, в рациональность, в факты. Но что делать, если факты говорили, что там был голос? Если его собственное сознание подсказывало, что он не один?