– Доброе утро, красавица.

Антонио сидел за столом в белой рубашке, без галстука, чашка кофе в руке. Он смотрел на меня с той ленивой, самодовольной ухмылкой, которую я ненавидела.

– Ты не собираешься хотя бы позавтракать?

Я резко остановилась.

Глянула на часы в коридоре.

– Опаздываю, Антонио! Почему… почему не сработал будильник?

– Потому что я его выключил, – сказал он спокойно, не поднимая голоса. – Хотел, чтобы мы провели утро вместе. Без спешки. Без твоей вечной “работы”. Хоть раз.

Я застыла.

У меня даже не было слов.

– Ты что, издеваешься?

– Нет. Я твой муж и хочу проводить с тобой время. Это нормально, Бриэль. Ты ведёшь себя так, будто я враг, а не человек, который любит тебя.

– Любит?! Ты называешь это любовью? Выключать мой будильник, ставить под угрозу мою работу, мою репутацию? Это контроль. Это… это не любовь, Антонио, это – насилие.

Он резко встал из-за стола, чашка звонко ударилась о фарфор.

Лицо его стало другим – холодным, сдержанным, но с теми вспышками в глазах, которые я уже знала.

– Не перегибай. Ты бы вообще не работала, если бы я не позволил. Ты – в этом доме, в этой жизни, потому что я тебя сюда пустил. И мне плевать, сколько у тебя пациентов. Ты должна быть женой, а не просто квартиросъёмщицей с кольцом на пальце.

– Ты не дал мне выбора, – голос уже срывался на крик. – Ты сам всё решил. А теперь хочешь, чтобы я была благодарна за клетку?

– Лучше клетка со мной, чем свобода, где ты никому не нужна.

Я замерла.

Молчание. Только дыхание, горячее от злости.

Развернулась на каблуках, резко, почти ломая ритм шагов.

Дверь хлопнула так, что, кажется, зазвенели стекла.

Я ехала, прикусывая губу, чтобы не закричать. Чтобы не разреветься прямо за рулём.

Он украл даже утро. Даже тишину перед началом дня.

И каждый раз, когда он говорит: “Я люблю”, слышно лишь: “Ты – моя вещь”.

Сегодня был новый день.

Но я чувствовала себя так, будто проснулась в том же аду, просто в другой одежде.

Ворвавшись в больницу, как буря пролетела мимо медсестры на ресепшене, с коротким кивком вместо приветствия.

Переодевание – в спешке. Халат, карточка на груди, волосы в пучок поуже. Никакой косметики – стерильная версия себя. Только гнев внутри, свернувшийся плотным комком между рёбрами.

Список пациентов – на планшете. Первым в списке значился: Энцо Торелли, палата 208.

Я втянула воздух. Подняла подбородок.

И пошла.

Дверь открылась легко. Он сидел на кровати – уже одет, в серой хлопковой футболке, с книгой в руке. При моём появлении сразу отложил её и чуть приподнялся. Его лицо озарилось лёгкой, спокойной улыбкой.

– Доктор, доброе утро.

– Что в этом утре доброго? – вырвалось с раздражением, прежде чем я успела себя остановить.

Он чуть приподнял бровь. Улыбка осталась, но в ней мелькнула игра.

– Пожалуй, ничего. Особенно если судить по вашему тону, – он наклонил голову. – Я что-то сделал?

Я застыла, чувствуя, как пылает лицо.

Вот же… замечательно.

Срываюсь на пациента. На единственного, кто за всё утро не кричал на меня, и не требовал, чтобы я была кем-то ещё.

– Простите, – выдохнула, опустив взгляд. – Это не должно было звучать так. Просто… утро вышло напряжённым.

– Понимаю, – мягко сказал он, и вдруг в голосе появилась лёгкая насмешка:

– Надеюсь, виноват не кофе в больничной столовой?

Я подняла глаза и – впервые за утро – едва заметно улыбнулась. Совсем немного.

Он заметил это. И не стал давить, не стал спрашивать. Просто перевёл взгляд обратно на столик.

– Вам стало лучше? – спрашиваю, взяв планшет в руки. – Голова не болит, температура в норме? Анализы уже должны скоро прийти и, если все хорошо, вы можете отправиться домой.