На радиостанциях зазвучали новые лозунги:

"Порядок через обновление."

"Нация восстанет через очищение."

"Свет Цветка Солнца будет навсегда с нами."

Комендантский час был объявлен в тот же вечер. Все улицы должны были опустеть к восьми вечера. Тем, кто не подчинялся, угрожали "непредсказуемыми последствиями" – формулировкой, которая звучала хуже прямой угрозы.

В министерских зданиях начались "проверки на лояльность". Списки составляли быстро, грубо. Порой за одну неудачную улыбку можно было попасть в "группу риска". Порой – за то, что когда-то учился в одной школе с сыном Мбуту. Страх не ушёл – он сменил маску.

Если при Мбуту боялись шёпота, теперь боялись тишины.

А над всем этим – в воздухе столицы – висело что-то ещё. Что-то тяжёлое, невидимое. Ощущение, что, если раньше ты был пленником – теперь ты стал рабом. И что никто – ни в столице, ни за её пределами – больше не помнит, за что стоило бы бороться.

Только цветок Солнца – переиначенный, обезображенный, превращённый в эмблему новой власти – смотрел с флагов, развевавшихся на обугленных крышах, напоминая, что даже символы могут быть проданы.

Вечером генерал Арман Н’Диайе вышел к народу.

Не на площадь – там ещё чадили кости былых лозунгов. Он выбрал старую террасу дворца правосудия, перед которой в прежние годы выносили приговоры врагам режима. Теперь здесь был собран народ: измученные, растерянные, потрёпанные страхом и ожиданием люди. Некоторые пришли по приказу. Некоторые – из страха. Некоторые – потому что больше не знали, что делать.

Н’Диайе стоял под прожекторами. Его тень кровью растекалась по плитам. Он поднял руки – жест тонкий, почти священный.

– Народ Флёр-дю-Солей! – его голос, усиленный динамиками, был тяжёлым, полным торжественного металла. – Время лжи окончено! Время рабства завершено!

Толпа молчала. Только ветер гонял клочки пепла между рядами.

– Сегодня мы уничтожили символы коррупции и предательства. Сегодня мы открыли новую эру справедливости!

Он говорил долго. О мире, справедливости, процветании, возрождении Цветка Солнца. И в каждой фразе было меньше веры, чем во взгляде каждого солдата на крыше с автоматом наизготовку.

Н’Диайе пообещал реформы: выборы – "в надлежащее время", очищение системы, дружбу с народами мира. И особенно – независимость, от всех.

Кроме новых хозяев, чьи голоса уже шептали в кулуарах: "поставки редкоземельных металлов должны быть гарантированы". Когда он закончил речь, аплодисментов почти не было. Толпа просто стояла, точно не поняв – это конец страха или начало нового.

Н’Диайе спустился с трибуны. Его плащ развевался за спиной, как знамя. В его глазах не было радости, только тяжёлая, нечеловеческая решимость. Сегодня он победил, но завтра – начнётся война за саму тень этой победы. И в этой войне уже не будет героев, только выжившие.

На окраинах города в ту ночь дети снова рисовали цветы Солнца на стенах. Но теперь – красной краской, смешанной с грязью и кровью.

Офис, куда поселился генерал Н’Диайе, раньше был министерством сельского хозяйства. Теперь – штабом новой власти. Пыльные фрески с изображениями пшеницы, рощ и довольных крестьян всё ещё покрывали стены, но за их выцветшими контурами царила тишина.

Здесь, в бывшем конференц-зале, за тяжёлым столом, сколоченным, чтобы пережить не одно правительство, сидел новый хозяин страны. Н’Диайе был в форме без знаков различия. Одет просто, но сидел так, будто его плечи держали всю страну.

На столе перед ним лежали две папки: одна – с планами нового временного правительства, другая – с протоколами "очистительных комиссий".