За ними – майор в новой униформе. На лице – шрамы, в глазах – ничего кроме холода.

Он остановился напротив Мбуту.

– Господин президент, – сказал он, и в голосе не было ни почтения, ни злобы. – Во имя Национального комитета спасения и восстановления, вы отстранены от власти.

Мбуту моргнул. Один раз. Потом – тяжело опустился в кресло.

– Я… – начал он.

Но слова увязли в горле. Он был человеком, который привык повелевать страхом, а теперь страх стоял перед ним – и не кланялся. Его не били, не унижали. Позволили встать, взять папку с документами и пройти через зал – под взглядами солдат. Но на выходе он споткнулся, и никто не подал ему руку.

Он сам поднялся. Сам пошёл. Сам – ушёл в закат власти.

Когда колонна броневиков выехала из дворца с арестованным Мбуту в середине, люди на улицах не кричали «ура». Они просто смотрели, молча. Как смотрят на пожар, который, наконец, добрался до дома соседа. И за этими взглядами было меньше радости, чем казалось генералу.

Генерал Арман Н’Диайе ждал в тени.

Он не вышел на площадь, не стоял у танка с флагом. Он сидел в старом кабинете Министерства внутренних дел, в здании с выбитыми окнами и окровавленным ковром. Перед ним – бутылка с коньяком, пыльный график захвата ключевых точек столицы, и табличка: "Республика Флёр-дю-Солей. Официальный визит", уроненная кем-то из бывших министров.

Когда дверь открылась, и в помещение ввели бывшего президента, Н’Диайе не встал. Он даже не сразу посмотрел. Только сказал:

– Вы опоздали на тридцать лет, Жан-Батист.

Мбуту стоял посреди комнаты. Его белый костюм был мятым. Его лицо – опухшим. Но он держался, как держатся те, кто не верит в конец.

– Вы совершили преступление, – сказал он тихо. – Предательство.

– Я? – усмехнулся Н’Диайе. – Я освободил страну.

– Вы разрушили порядок.

– Порядок? Вы называете этим воровство, кумовство, пытки и экспорт детских костей в контейнерах под кофе?

Мбуту молчал.

– Ты не бог, Жан-Батист, – продолжил Н’Диайе. – Ты просто оказался первым шакалом у гниющей туши. Теперь – я.

Он встал, подошёл ближе, его лицо стало серьёзным.

– Ты думал, что Франция тебя спасёт?

– Я служил им.

– Вот именно, – холодно сказал генерал. – И потому ты был ничем.

Позже, когда Мбуту увели, Н’Диайе сел на тот же стул, на котором тот сидел всего полчаса назад. Взявши шариковую ручку, написал: "Комитет национального спасения и восстановления официально принимает управление страной. С этого момента все конституционные органы распускаются. Временное правительство формируется лично генералом Арманом Н’Диайе. Все дипломатические миссии должны пройти перерегистрацию. Законы прошлого режима признаны недействительными. Начинается новая эра." Подпись: Арман Н’Диайе, глава переходного совета.

Потом он налил себе коньяк. Выпил – не дрогнув. И сказал в пустоту:

– Теперь мы посмотрим, кто первый сдастся: народ или золото.

В течение первых двух часов после ареста Мбуту столица изменилась до неузнаваемости.

Группы солдат с новым знаком – пылающим цветком на чёрном фоне – заполнили улицы. Они двигались быстро, как вода в трещинах: сносили старые вывески, сбивали таблички с именем Мбуту на административных зданиях.

На центральной площади сожгли портреты: старые баннеры с улыбающимся "отцом нации", одетым в генеральскую форму, шли в огонь один за другим.

Толпа стояла вокруг. Молчала. Смотрела, как обугливается ткань, как рушатся последние символы старой власти. Но крики радости были редкими. Люди смотрели на пламя не с ликованием – с усталостью. Солдаты врывались в дома чиновников, захватывали архивы, разбивали печати на дверях.