– Вы хотите убить город в его сердце?

– Я хочу закончить это.

– Тогда начните с себя. Начните с себя, – повторил Гатти. – Если вы верите, что война решает правду – убейте себя первым. Докажите, что это честно. Что страх – это добродетель.

Кемба молчал. Его пальцы дрожали – едва заметно. Он не был монстром. Он был винтом. Приказом, ходячим параграфом. Но здесь, перед стенами собора, он не видел врага. Он видел… лицо.

– Здесь дети, – продолжил Гатти. – Беременные женщины. Слепые. И, возможно, выжившие, которые уже лишились всего.

– Если я не сделаю этого, я потеряю контроль, – глухо сказал майор. – У меня подчинённые. У меня приказ. У меня смерть на пятках.

– Тогда умрите вместе с ними, – прозвучало откуда-то из толпы. Это был шахтёр – один из тех, кто вытащил жену из-под завалов накануне. – Но не стреляйте в нас издалека. Приходите – и смотрите в глаза.

Майор посмотрел на него. Потом на толпу. Потом снова – на Гатти.

– Я дам вам ночь, – сказал он. – До рассвета. Ни секунды больше.

– Хватит, – ответил священник.

Город продолжал гореть.

В ту ночь к собору пришло ещё больше людей. Кто-то ставил иконы. Кто-то читал вслух молитвы. Один мальчик принёс старый радиоприёмник и включил музыку – классическую, шипящую, ускользающую сквозь грохот выстрелов вдалеке.

Никто не спал. Пока в небе над Сен-Флёром – между огнём и облаками – держалась тишина. Тишина перед выбором.

В комнате, где держали радиопередатчик, пахло сыростью, железом и углем. Электрический свет давно выключили – и теперь вся аппаратура работала от бензинового генератора, гудевшего с перебоями.

Доктор Кордова сидел у терминала с согнутой спиной. На лице у него не было выражения. Только сжатые губы. Он не сразу повернулся к Гатти, будто ждал, что в последнюю секунду экран снова оживёт, что придёт новое сообщение, обновление, срочная пометка.

Но экран оставался пуст. Сигнал – завершён.

– Ну? – спросил отец Гатти. Он стоял у стены, рядом с потускневшим образом Святой Анны, и держал чётки так, как держат оружие.

– ЦРУ дало ответ, – произнёс Кордова. – Форма дипломатическая. Но суть… ясна.

Он протянул бумагу. Переведённую, аккуратно отпечатанную на старом принтере.

"Анализ текущей ситуации в регионе продолжается.

Возможность оперативного вмешательства исключена.

Рекомендуем священнику Гатти и другим лицам сохранять нейтралитет.

Вмешательство возможно в случае международного запроса или консенсуса ООН."

Под текстом стояла подпись: Офис наблюдения. Центральноафриканский сектор.

– То есть нас нет, – тихо сказал Гатти.

– Нас никогда и не было, – ответил Кордова. – Мы были записью в их списке. Сигналом. Вариантом. Не болью.

Гатти сел. Впервые за сутки. Он не упал, не осел. Просто сел, как человек, у которого кончился путь – но не вера.

– Значит, мы одни, – произнёс он.

– Да, – подтвердил доктор.

– Как и всегда, – добавил Гатти.

Он посмотрел на дверной проём, где висел свет. И подумал о том, что даже свет не знает, зачем он ещё горит.

Позже, в храме, он молился. Но не просил.

Первый снаряд разорвался в южном районе. Там, где ещё утром стояли лавки торговцев, где пахло хлебом и специями. Грохот был не просто громким – он словно разорвал не воздух, а ткань времени. После него не наступила тишина. Наступило оглушение.

Отец Гатти выскочил из часовни на улицу. Над городом поднимался столб дыма, пульсирующий, рваный. Как чёрная вена в небе.

Дети кричали. Женщины молились. Кто-то бежал. Кто-то просто стоял, не веря.

Второй снаряд ударил ближе. Он попал в здание школы при монастыре, старую каменную постройку, которую реставрировали почти десять лет. Гатти побежал туда. Внутри был ад.