Больше вопросов никто не задавал, но напряжение осталось. Каждый чувствовал, что дело намного сложнее, чем просто "семейные проблемы".

Когда вернулись на базу, тишина уже не казалась спасительной. Она была глухой, пропитанной копотью и недосказанным. Спасатели молча переодевались, кто-то направился в душ, кто-то в кладовку. Но Майя осталась в гараже, ожидая, пока все соберутся.

– Я знаю, что случилось со Степой, – тихо сказала она, когда все снова оказались вместе.

Ян поднял глаза первым:

– Майя, ты… Ты выяснила?

– У него умерла жена. И ребенок. – Ее голос дрогнул, но она справилась. —Он нашел ее дома, уже без сознания. Врачи не смогли спасти.

Повисла мертвая тишина. Никто не знал, что сказать. Только Клим глубоко выдохнул и прикрыл глаза.

– Майя… – Ян качнул головой. – Черт…

– Мы должны помочь. Он бы для нас не пожалел себя. – Она достала из внутреннего кармана конверт. – Я собираю, кто сколько может. На похороны. Просто поддержать. От всех нас.

В раздевалку как раз вошел Захар. Обвел всех тяжелым взглядом и нахмурился. Майя протянула ему конверт.

– Передай Степе. Без слов. Просто отдай, от всех нас.

Захар не стал спрашивать, как они узнали. Ни к чему это все было. Он лишь молча кивнул, взял конверт, вытащил из кармана еще несколько купюр и добавил сверху. Затем убрал все обратно.

– Я передам.

Больше ничего не нужно было говорить. Потому что команда – это не только те, кто с тобой на вызове. Это те, кто рядом в самую черную ночь.

Холодный весенний ветер разгуливал по кладбищу, словно издевался, разнося запах сырой земли и влажного гравия. Небо заволокли низкие серые тучи, как будто сама природа скорбела вместе с теми, кто пришел на похороны. На краю свежевырытой могилы стояли два гроба: Захар украдкой взглянул на друга, который не отрывал глаз от деревянных крышек.

Степан стоял, будто закопанный по колено в сырой земле. Тело слушалось, но он не чувствовал его. Пальцы озябли, но он не шевелился. Ветер дул в лицо, но никак не мог охладить то, что клокотало внутри. Перед ним земля. Свежевырытая. И два гроба. Один совсем крошечный, словно коробочка для чего-то очень ценного, другой – чуть больше.

В них все, что он не успел. Все, что упустил. Все, что не спас.

Он расслышал голос. Женский. Знакомый. Но будто из-под воды:

– Ты разрушил все! – выкрикнула мать Елены. Голос был истеричным, разрывающим тишину, как острое лезвие. – Все, до последнего! Почему ты не спас ее? Почему?!

Каждое слово огненными иглами вонзалось в грудную клетку. Степан не мог вдохнуть. Горло сдавило. Но лицо оставалось застывшим. Ничего. Ни морщины. Ни дрожи.

– Ты убил их обоих! Ты… ты вообще понимаешь, что ты сделал?! – крик срывался на вой. – Ты никогда не любил ее! Никогда! Вот чем все закончилось!

Он хотел закрыть уши. Уйти. Упасть. Исчезнуть. Но ноги стояли, как вмерзшие в землю. Только пальцы на руках сжались, костяшки побелели. Не от злости. От боли. От вины. Степа молчал и заставлял себя слушать. Наказывал себя, потому что знал, что она права. Абсолютно. Без остатка. Каждое ее слово – правда, от которой не спрятаться.

«Ты не любил ее» – правда.

«Ты не спас» – правда.

«Ты виноват» – правда.

– Мама, перестань… – донесся чей-то тихий голос, но он был далеким, как эхо.

Степан не обернулся. Запечатал все эмоции внутри и просто застыл, наблюдая за происходящим, будто со стороны.

Гроб опустили в землю. Веревки скрипели, мокрая глина шуршала под краями ямы. Степан смотрел, как исчезает его семья, и с каждым сантиметром чувствовал, как исчезает и он сам.

Захар рядом. Теплая, тяжелая рука легла на плечо. Но не согрела. Только напомнила, что Степа не один.