– Запускай! – я махнулся рукой, и в углу запыхтела паровая машина, начали движения валки, а из волочильной доски показался конец проволоки, вполне товарного вида. – Пошла! Продолжай! – Егор Степной кивнул, показав, что понял и подбросил в печь машины пару поленьев. Надо бы уголь вводить в эксплуатацию, а то на дровах мы далеко не уедем, – хмуро подумал я и снова сосредоточил внимание на волочильном станке.

Всё то время с тех пор, как был закрыт Новодевичий монастырь, уже в течение семнадцати дней, я не мог заниматься делами. Мысли скакали, как белки в колесе, я не мог ни на чём сосредоточиться. Все визиты были отменены, аудиенции свёрнуты до того момента, когда я смогу думать рационально. На канцелярию свалилось просто небывалое количество дел, в которых я практически не принимал участия, принимая только короткие сообщения о делах в монастыре.

А дела были плохи. Медикусы делали что могли, и, чёрт возьми, могли они действительно много, вот только бороться с вирусами пока не получалось. Три дня назад пришло сообщение о смерти Евдокии Фёдоровны, двумя днями раньше преставились мать-игумена, та коза, которая заразу привезла, и три послушницы.

Практически восемьдесят процентов монахинь, послушниц и все те богомольцы, что притащились с заразной, слегли, мучимые лихорадкой и обсыпанные оспенными язвами. Также заболели двое медикусов.

Получив сообщение о заболевших лекарях, я загнал в монастырь Лерхе. Если он в той другой истории с чумой справится, то вот ему поле деятельности, пускай пробует оспу усмирить. Загнал я его не сразу, а только после того, как поговорил почти по душам.

– Иоган Яковлевич, – глядя в мои красные от недосыпа глаза, Лерхе только кивал головой, похоже, плохо понимая смысл сказанных слов. – Ты прошёл вариоляцию чёрной смертью? – от такого прямого вопроса, заданного в лоб, он быстро-быстро заморгал, а затем вскочил со стула, на который я его едва ли не силой усадил и принялся под моим удивлённым взглядом снимать камзол. Бросив камзол на стул, он закатал рукав кружевной рубашки, демонстрируя весьма некрасивый шрам, словно язва выболела, оставив глубокую ямку на коже, и зажившую рвано и далеко не быстро.

– Да, ваше величество, – выдохнул Лерхе, внимательно глядя на меня.

– Отлично, – я кивнул, а он принялся одеваться. – Мне понравились правила, введённые тобой в войсках. Количество солдат, мучившихся животами и не только, сильно снизилось с тех пор, как эти правила начали соблюдаться, что усилило боеспособность нашей армии. Теперь же тебе предстоит куда более важное дело, – он побледнел, поняв с полуслова, куда я клоню. – Новодевичий монастырь, вот твоё новое поле боя.

– Государь, это большая ответственность, – от волнения он говорил по-немецки, но мне было всё равно.

– И я верю, ты оправдаешь моё доверие, – я повернулся к столу, всем своим видом показывая, что аудиенция окончена.

Возле совершенно охреневшего Лерхе тут же материализовался Митька, мягко, но настойчиво выведший лекаря из кабинета. А я же решил вернуться к тому, чем был занят всё это время, к тому, что умел и знал лучше всего остального, я вернулся к физике и её практическому применению.

Монотонная работа всегда меня успокаивала в любое время и, как оказалось, в любом мире. Вот только в данном случае мне нужны были помощники, потому что я решил собрать волочильный станок, работающий с помощью паровой машины, для волочения проволоки.

Мой выбор пал на кузнецов-волочильщиков братьев Степных, чья маленькая мастерская при кузне расположилась недалеко от Елизаветинских мыловарен.