Нагая считалась настоящей русской красавицей, к тому же она была ещё очень молода, но болезнь не собиралась её щадить: «нередко на фоне аффективных расстройств происходит постепенное, а иногда и чрезвычайно быстрое обесцвечивание волос. Кроме того, волосы становятся тусклыми, безжизненными как старый парик, легко обламываются и секутся, свисают прямыми прядями. Возможно развитие диффузного, очагового и тотального облысения. Ногтевые пластинки становятся шероховатыми, бугристыми, исчерчиваются продольными и (чаще) поперечными полосами, отличаются повышенной ломкостью в продольном направлении. На ногтях образуются трещины, по ходу которых возможно расщепление, расслоение и отпадение кусочков ногтя. Патологический процесс развивается быстро, захватывает многие ногти, при этом дистрофические нарушения имеют одну и ту же степень развития»80.

Особенности течения этой болезни дают некоторые возможности к рассмотрению причин тяжелого состояния царицы уже в день смерти царевича. По заявлению Афанасия Нагого на следующую ночь у Марии Фёдоровны была полная симптоматика психоза. Поскольку для ногтей и волос существует четкий временной предел проявления заболевания, то можно предположить, что триггерная ситуация наступила не в день смерти Дмитрия – в субботу 15 мая, а раньше, за день или два до этого. Эту версию подтверждают показания Василисы Волоховой: «…розболелся Царевич Дмитрей в середу… Маия 12 день, падучею болезнью, и в пятницу де-и ему маленько стало полехче, и Царица де Марья взяла с собою к обедне, и от обедни пришотчи, велела ему на дворе погулять; а на завтрее, в суботу, пришотчи от обедни, Царица велела Царевичу на двор итить гулять…»81 Если психоз был связан с состоянием здоровья сына, то, вероятнее всего, царицу напугали чрезвычайно сильные и продолжительные эпилептические припадки, в которых мальчик был близок к смерти. Это может объяснить, почему Нагая ведёт едва оправившегося Дмитрия стоять обедню – это была благодарность Богу за сохранение жизни ребёнку. Психологически становится понятным, почему она так явно пыталась изувечить до смерти Василису Волохову, которая, по всей видимости, не выполнила какого-то предписания придворного медика и, с точки зрения царицы, не предотвратила гибель царевича. Реактивный психоз в виде экземы у Нагой наступил на фоне нарастающего нервного напряжения в ожидании смерти сына и неизбежности критически опасных политических шагов, которые следовало бы в этом случае предпринять, и об их последствиях, о которых она не могла не думать. Начало следствия, по всей видимости, нанесло последний удар по расшатанной психике, и царица даже на время онемела.

Нагой повезло, что следственную комиссию возглавлял осторожный Василий Иванович Шуйский. Царицу просто не трогали, потому что она на глазах превращалась в гниющий заживо труп. Видимо, мало у кого возникали сомнения, что Нагая долго не протянет, а это решало для Кремля много проблем сразу. После завершения расследования комиссии Шуйского в конце мая и на несколько месяцев до завершения розыска-расследования угличского дела Марию Фёдоровну, казалось, оставили в покое. Она оставалась в своем царском дворе в Угличе. Судя по всему, Москва просто выжидала: выживет опальная царица после «отравления» или сама освободит угличский удел в пользу государевой казны, если «волею Божией помре».

Еще одним косвенным доказательством версии о тяжелой болезни служит дата пострижения Марии Нагой в монахини. По обычаю того времени, вдова, потерявшая последнего ребёнка, должна была быть постриженной в монастырь самое дальнее на 40-й день после его похорон. Мать же царевича Дмитрия приняла «невольный» постриг по приказу Бориса Годунова в угличском Богоявленском монастыре (находился в юго-западной части