Отчего-то нравился ему митрополит Дионисий, тоже еще далеко не старый муж, сановитый, величавый, знающий себе цену. Видимо, разглядел в нем князь родственную душу, уважал его за твердость духа, за начитанность и острый, великий ум, и уже сумел расположить его к себе дорогими подарками, до коих владыка был охоч. И теперь, когда служба была окончена и Дионисий благословил царскую семью, Иван Петрович двинулся с места, направляясь к митрополиту. Владыка благословил его, и они вместе, подле друг друга, пошли к ждущим их возкам – впереди был торжественный обед у государя. Князь любезно пригласил владыку в свой богатый возок, обитый изнутри бархатом и где подготовлено для путников было столь необходимое в жаркий летний день холодное питье.

Тронулись. Дионисий с наслаждением испил воды с малиной, утер бороду, поблагодарил князя. Шуйский с улыбкой кивал, говорил, что рад услужить владыке.

– Государь не теряет надежды завести наследника, раз решил возродить сию обитель, – сказал он вдруг, наливая Дионисию из серебряного жбана еще воды с ягодами. – Однако чудес не бывает.

– Это смотря во что верить, – отвечал Дионисий, внимательно глядя на собеседника.

– А во что веришь ты, владыка?

Дионисий нахмурился, не зная, что ответить.

– Чего бы ты хотел? Самое главное желание, – пояснил Иван Петрович.

– Может, и рано о том говорить, но мечтаю я, дабы здесь, на Москве, появился патриарший престол, – сказал Дионисий твердо и уставился в окно.

– Продолжай, отче. – Князь испытующе глядел на Дионисия, и тот, погодя, начал говорить:

– Нет более такого влияния у церкви нашей, как было ранее, и покойный государь сам виновен в том, жил в блуде с последней женой и зачал с ней сына! Глядя на государя, и весь народ наш живет в упадке. И надобно возрождать церковь. У нас новый государь, коего с Божьей помощью венчали на царство. Может, ныне будет лучше… Однако молитвы государя не помогут. И посему говорю – необходимо учредить патриаршество! Разве мы не достойны? Все остальные православные патриаршие столы находятся под влиянием мусульман, они лишены свободы, лишены своего слова, лишены могущества и силы! Ответь, князь, разве не достойна Москва стать главным оплотом веры православной?

Шуйский видел, как горели глаза митрополита, жившего этими мыслями, видимо, давно, и произнес:

– Твои слова верны, отче, и посему готов оказать тебе любую в том поддержку. И бояре поддержат, ежели нужно! Сподобим! И серебро грекам найдем, дабы умаслить. Но… можно ли мыслить о том, пока у власти Годуновы и Захарьины?

– Никита Романович, молвят, нездоров, – произнес Дионисий, – а Борис и Дмитрий Годуновы уж очень крепко на ногах стоят.

– Без Никиты Романовича не выдюжат! – заверил Иван Петрович. – И здесь одно поможет… Помнишь, владыка, судьбу двух жен царевича Ивана покойного? Государь Иоанн Васильевич за бесплодие их всех в монастырь упек. Отчего ж и Ирину не возможем?

– Далеко мыслишь, князь, – молвил Дионисий, – чай, Никита Романович еще жив. И царица может понести в любой миг…

– Это одному Богу известно, что и как будет. Мы умеем ждать. Ты будь с нами, владыка!

Дионисию и самому не нравились Годуновы, и занять сторону знати, кою представлял сейчас пред ним Иван Петрович Шуйский, было выгоднее всего, и князь довершил свой призыв обещанием Дионисию, от коего у него все затрепетало внутри:

– Отберем у них все, женим государя вновь, а там и патриарший престол тебе добудем! Чай, люди мы не бедные, серебра хватит, как мыслишь?

И подмигнул заговорщически, улыбаясь. Дионисий кивнул, глядя ему в глаза. Оба поняли тогда, что объединяет их меж собой – неистовая жажда власти. А значит, надобно быть заодно.