Он же сидел в глубине царского дворца, в своих покоях, взаперти, отослав прочь слуг и вездесущую свиту. Впрочем, покои покидать ему было запрещено – у дверей денно и нощно стояла верная Захарьиным и Годуновым стража. Феодор молился о скором завершении кровопролития, ибо… ибо больше ничего не мог содеять. Супруга Феодора, Ирина, единственная была тогда подле него. И, оборотив к супруге залитое слезами лицо, искаженное страданиями, он бормотал тихо:

– Не хочу так… Не хочу в крови принимать сию тяжкую ношу… Господи, не хочу!

Ирина обнимала его, и Феодор рыдал у нее на плече, каждый раз вздрагивая, когда за окном раздавались очередные выстрелы. Ирине нечего было сказать ему, ибо Феодору никто и никогда не позволит отречься от царского венца: ни всесильный Никита Романович, ни ее брат Борис Годунов. А ведь Феодор не должен был править, не должен! Он другой, он не выдержит, не сумеет. Эта власть, ненужная, ненавистная Феодору, убьет его. Обнимая, Ирина гладила мужа по плешивой голове и лила вместе с ним слезы, жалея его.

А тот, кто мог одним лишь своим появлением окончить беспорядки на улицах Москвы, ждал подходящего часа. Никита Романович Захарьин, великий боярин, дядя Феодора и один из руководителей государства после смерти царя Иоанна, стоял в Благовещенском соборе Кремля, один, в полутьме, не молясь даже, склонив седовласую голову. Здесь было тихо и спокойно, несмотря на то что совсем недалеко, за стеной, уже едва ли не шли бои. И потому его тянуло сюда, в придворный собор, в тишину, коей ему так недоставало в последнее время.

Все же Богдашку Вельского нужно было прикончить сразу (во многом прав был Иоанн, охраняя свою власть!), а не дать подлецу время собрать верные ему силы для свершения переворота. На что надеялся Богдан, заперев Кремль и выставив стрелецкие сотни для его обороны (в то время как государь охранялся людьми Никиты Романовича)? Нагие, родичи последней жены Иоанна и воспитатели его младшего отпрыска, верно, решили, что Богдашка – их последняя надежда, раз уверовали, что смогут посадить малолетнего Дмитрия на престол вместо Феодора. Ну что же, они и не ожидали, как просто людям Никиты Романовича будет поднять весь город в его защиту!

Нешуточная борьба должна была начаться после смерти государя Иоанна! И мятеж Богдашки Вельского – лишь предтеча. Никита Романович был во главе могущественного клана, к коему, кроме князей Голицыных, Троекуровых, Елецких и Сицких, его стараниями примкнули и Годуновы. Борис же сумел переманить на свою сторону своих родичей – бояр Сабуровых, богатейшего князя Ивана Глинского (его супруга была сестрой жены Бориса), легендарного полководца Дмитрия Хворостинина, коему стараниями своими даровал, наконец, боярский титул, и боярина Федора Михайловича Трубецкого, с коим его связывала давняя дружба еще со времен службы в опричнине. Весомая сила! Но противники их были не менее могущественными…

Князь Иван Петрович Шуйский, остановивший под стенами Пскова самого Батория, и опытный царедворец, старый лис Иван Федорович Мстиславский, благодаря изворотливости своей и невероятному чутью уцелевший в страшные годы правления Иоанна, возглавляли другой клан, считавший, что лишь из-за своего княжеского происхождения они достойны вышней власти. На их стороне бояре Воротынский, Куракин, Шереметев, казначей Головин…

Слуга, неслышно подошедший сзади, доложил, что все готово – Вельский сдался. Никита Романович кивнул и, перекрестившись, покинул собор. Спокойным тяжелым шагом он миновал Соборную площадь, слыша издали шум толпы, крики, одиночные выстрелы. В темноте дворцовых переходов появился словно из ниоткуда Андрей Щелкалов, начал с придыханием говорить, что на площади его чуть не убили, когда вышел он туда успокоить людей. Никита Романович не отвечал и не сбавлял шага, Щелкалов едва поспевал за ним, говорил, что прибыл князь Иван Федорович Мстиславский, чудом прорвавшись в осажденный Кремль. Захарьин поморщился, словно дьяк был надоедливой мухой.