Разворачивается, чтобы уйти.

— Ну и пошел ты, Островский! — выпаливаю сквозь слезы. — Катись в свою Грецию, к своей невесте! Давай, беги! Делай все правильно, как велит папочка. Может, тогда ты сможешь заслужить его любовь?!

Беспощадно бью по больному, но потом резко замолкаю.

Это не я… я не могла такое сказать!

Ваня смотрит на меня непроницаемым взглядом, но отвечает не сразу, а когда начинает говорить, голос его кажется механическим:

— Ну вот видишь, Лена. Можешь, когда захочешь.

— Мам, а можно я перейду в другую школу?

Паша опускает взгляд.

— Не поняла…

Сын садится ровнее и смотрит мне прямо в глаза:

— Мам, я бы хотел рассмотреть другую школу, чтобы продолжить обучение.

Смотрю на сына немигающе. Не могу поверить в то, что слышу.

— Почему ты захотел перейти в другую школу? — спрашиваю спокойно, без претензии.

Школа, в которую ходит Паша, недалеко от дома — в паре остановок автобуса. Школа совершенно обыкновенная. И да, Паша учится там с самого первого класса, вот уже семь лет.

— Можно, например, в лицей. У меня отметки хорошие, и там углубленный курс английского, мне пригодится. Помнишь, ты мне предлагала как-то?

Юлит, не отвечая на мой вопрос.

Сажусь ровнее и выключаю телевизор:

— Паш, я предлагала лицей два года назад, если не больше. Ты сказал, что тебя все устраивает в этой школе, да и ты не хочешь так далеко ездить, потому что придется вставать раньше.

Сын отворачивается к окну.

— Расскажешь мне, что происходит? — спрашиваю уже мягче. — Ты же помнишь, что можешь мне довериться?

— В школе надо мной стали смеяться, — выпаливает вдруг резко.

— Тебя обижают? — ахаю.

У Паши неплохой класс, там нет отбитых личностей, которые держат в страхе школу. Но все ли я знаю?

— Нет, не обижают, — сын отвечает не сразу. — Но буллить начали. Ржут надо мной, вещи воруют и выбрасывают. Один раз в коридоре десятиклассники зажали, но я отбился.

— Значит, рубашку ты порвал не потому, что упал?

Молчит.

Я подсаживаюсь к сыну на диван, кладу руку на плечо.

— Из-за чего, Паш?

— Из-за видео, которое разлетелось всюду. Там я спрашиваю у Ивана Геннадьевича про семью. Теперь все шушукаются за моей спиной — типа, мэр послал меня, потому что если я родному отцу не нужен, то и ему подавно.

Это пощечина. Самая настоящая пощечина мне.

Ведь если бы я сказала правду, то…

То что, Алена? Вот что…

— Паш, этого нельзя оставлять просто так, — говорю спокойно. — Мы пойдем к директору и разберемся со всем.

Скидывает мою руку и вскакивает на ноги:

— Так и знал! — выкрикивает. — Так и знал, что если расскажу тебе, то ты вместо того, чтобы послушать меня, пойдешь разбираться.

Я тоже поднимаюсь на ноги:

— А ты что, предлагаешь — оставить все как есть? Пусть и дальше безнаказанно достают школьников просто потому, что знают, что смогут избежать наказания?! Школа должна знать своих героев в лицо.

— Да они мое лицо неделю мусолят! — выкрикивает со слезами на глазах. — Гогочут за спиной, клички придумывают!

— Неужели учителя не видят ничего? — округляю глаза.

— Мама, очнись, да учителям насрать на нас! Они только за свои задницы пекутся. А одноклассники скажут, что я стукач, раз всех сдал!

— Паша! — ахаю, потому что сын обычно так не разговаривает.

— Ну что Паша! — зло вытирает слезы. — Что — Паша?! Если бы у меня был отец, он бы заткнул всем рты! А так…

Очередная колючая пощечина, от которой все внутри скручивается от боли. Неужели сын и вправду так думает?

— Паш… — шепчу.

— Отстань, — отмахивается и вылетает на улицу, а я оседаю на диван.

18. Глава 18

Мама

Пашка сказался больным сегодня с утра.

Я сомневаюсь в правдивости его слов о плохом самочувствии, но повелась, надо признаться.