Мы тыкались вслепую. Потеряли ориентир, забыли, как это – радоваться, наслаждаться, доверять друг другу и не делать больно.
Не знаю, что там в итоге угнездилось в её душе. Что выгорело дотла, а что осталось.
Я всё ещё её любил.
Ладно. Очень сильно любил.
Она как клеймо, как проклятье, как шаманский бубен, который лишь тронь – и уже звенит, зовёт за собой, гипнотизирует. И я шёл на его зов, как дурак. Не мог избавиться от дурмана. Да и не хотел, наверное. Или хотел. Но не так.
А она, наверное, тоже любила. Только одно. То, что до сих пор никак не могло развязать узлы наших взаимоотношений.
И я ей это давал. Сам. Добровольно. Может, потому что в мужской природе заложено обладать и доминировать, брать и присваивать, делать своей женщину, от которой сносит крышу.
До Клары у меня много от кого ехала башня. А с ней – всё по-другому. Она давала столько и так, что ни на кого больше сил не хватало.
А может, потому что любил. И другие как-то не интересовали. И ещё это стопроцентное совпадение темпераментов, феромонов и чёрт знает чего ещё, когда мало, мало и мало.
Наваждение. Мой фетиш. Мое мачете, сносящее башку с плеч, стоит только уловить её запах, услышать голос, заметить походку или зацепить взглядом, как ветер развевает её тёмные волосы…
Мне бы стоило открыть дверь ключом, убедиться, что она дома, и свалить. Пригнать её машину и отправиться в свою берлогу. Но всё снова пошло не так, как только она чуть обернулась в дверях.
– Лар… – обнял я её за плечи и ткнулся губами куда-то в висок, а потом – в шею.
Замер на миг, вдыхая её запах. И понеслось…
Её руки. Мои.
Её дыхание. Моё.
Её поцелуй. Мой.
Одежда летела во все стороны – остервенело, яростно, быстро.
Я даже не помню, как мы ввалились в спальню и как дошли до кровати.
Она прогнулась в моих руках. Идеальная. Моя. Такая, как надо – ни убавить, ни прибавить.
И вместо того, чтобы поговорить наконец-то (а именно за этим я вчера, собственно, и приходил), мы снова занялись любовью.
Моя звезда. Яркая, податливая, далёкая. Моя пропасть, куда я летел добровольно. Мой мир, где я растворялся и чувствовал себя дома.
Только этого мало, чёрт подери! Но в тот конкретный миг ни ей, ни мне больше ничего не было нужно.
Когда всё закончилось, я заключил Клару в объятья. Прижал к себе. Сердце споткнулось, когда она доверчиво прильнула к моему плечу.
Хрупкая и беззащитная. Именно сейчас. Обо всём остальном лучше не думать. Но всё же мысли – нахально-настырные – упрямо лезли в голову.
– Лар, нам поговорить надо, – погладил я её осторожно по щеке.
Такая нежная кожа… Такая беззащитная доверчивость…
– М-м-м, – промычала она сонно, – давай не сейчас, Крымов.
Сонная. Удовлетворённая. Вот-вот отрубится. Но какой смысл её сейчас мучить? И это её «Крымов»… Я уже забыл, когда она меня по имени называла. Не то чтобы я против. Но иногда хотелось чуть больше отклика, на капельку больше чувств и чего-то такого… как раньше, когда у неё глаза сияли от восхищения. Когда она смотрела на меня, как на бога, восторгалась, хлопала в ладоши, с визгом кидалась на шею…
– Не сейчас значит не сейчас, – согласился я вслух и накрыл её одеялом. А затем лежал, прислушиваясь к Лариному едва слышному дыханию. Она всегда спала тихо-тихо. И я нередко замирал, чтобы услышать, дышит она или нет.
Так иногда делают матери, склоняясь над колыбелью младенца. А я вот тревожился о жене. Уснуть не мог. Сверлил взглядом потолок.
Нет, не годится. Тихонько встал, поцеловал Лару в лоб, оделся на ощупь, мысленно чертыхаясь. Хотя мог бы и в голос: Ларка спала тихо и беспробудно. Сейчас можно хоть из пушек палить – не проснётся.