Вся боль, что копилась во мне годами, полилась наружу. Лимит превышен. Я ведь запретила себе вспоминать о нём. Забыла, отрезала, как кусок от сердца. Умирала ночами, когда оно рубцевалось и нарастала новая часть, где уже жили мои дети. Но сейчас всё вскрылось.

Я помню, как Федя пришёл ко мне, когда Тёме и Рише было уже полгода, и показал фото с грандиозной свадьбы наследников двух влиятельных людей моего родного края.

«Две семьи стали одной». «Идеальный генофонд». «Слияние капиталов и семей». Много чего ещё было написано под этими фотками, но я ничего не видела перед собой.

В голове будто туманом всё затягивало, и только образ Демьяна, который обещал быть всегда моим, оставался ещё живым. Вот только я умирала.

Тогда-то Федя и предложил выйти за него, в очередной раз пообещав, что ничего не потребует взамен. Он только хочет быть рядом, хочет помогать, хочет, чтобы я была не одна.

Очередной урод и мудак, который только и смог, что вытереть ноги в конце, заставив ощутить всю его настоящую «любовь».

– Ненавижу тебя! Лучше бы тебя не было! Урод! Козёл! Сволочь! – и только сейчас осознаю, что уже плачу.

Но раздражает меня то, что он даже не реагирует на мои крики, только тяжёлое дыхание свидетельствует о том, что Север живой человек, а не робот.

– А когда-то в любви клялась, – холодом обдаёт его голос.

– Дура была, – выдыхаю и чувствую, что весь мой запал заканчивается. – Ты тоже во многом клялся, а потом прислал свою суку, чтобы меня вывезли и пустили в утиль, – последнее уже шепчу, повисая в его руках. – А я оказалась живучей, да?

– Что ты сказала? – хрипит он, резко разворачивая меня к себе, а у меня даже в глазах темнеет от этих движения. – Повтори!

– Убери руки от моей мамы! – слышу дрожащий голос сына и леденею.

Север поднимает взгляд, и я вижу, как его брови ползут вверх. Руки медленно разжимаются, но он продолжает придерживать меня за плечи, а ещё меня напрягает, что он будто засовывает меня за спину.

– Пацан, ты где игрушку взял? – спрашивает он, но как-то слишком напряжённо. – Положи, пока не поранился.

– Руки убрал от мамы, иначе я выстрелю, – увереннее говорит мой мальчик, заставляя моё сердце остановиться. – У меня разряд по стрельбе, и я не промахнусь.

О боже! За что мне всё это?

***

– Желание тебя прикончить не исчезло, можешь не делать вид, что меня здесь нет, – Булата разрывает, а я не пойму, почему такой спокойный.

Полчаса назад меня чуть не пристрелил мелкий пацан, вот только его действия вызывают гордость вместо раздражения.

– Уймись, Булат, – стараюсь говорить спокойно.

– Какого хера ты попёрся к ней снова? Что хотел сделать? Ты долбоёб?! – вопросы один за другим сыплются на мою голову, но я пытаюсь собрать в пазл всё то, что услышал.

– Закрой рот, – говорю строже, надеясь, что Булату дойдёт.

Но когда его останавливали мои угрозы.

– Я тебе лучше закрою! Или нос, сука, твой любопытный сломаю! – орёт Булат.

– Скажи, ты чего как баба истеришь? Пацана испугался? – подкалываю его. – Он бы не выстрелил, – добавляю спокойнее.

– Выстрелил бы! Этот выстрелил бы и не задумался. Такой же отбитый и защищающий своё, как и ты, – рычит Булат, а меня как ножом по сердцу ведёт.

– Херню не неси, – злюсь я уже открыто.

– Это ты глаза свои открой, дебила кусок! Я сегодня увидел тебя пацаном, когда твой батя припёрся к мамке твоей. Я там был с тобой! Я видел всё собственными глазами, – злится Булат, но я вижу такую уверенность в его глазах, что всё сжимается внутри.

Нет, я видел всё собственными глазами! Я знаю все записи наизусть, где подпись стоит Веры, что она согласна на прерывание. Видел её расписку. Смотрел камеры и наблюдал, как она выходила из операционной пошатываясь.