– Очевидно, это обстоятельство не помешало моему руководству остановить выбор на мне, – заметил Валантен, снимая цилиндр, чтобы ответить на приветствие хозяина особняка. – Но прежде всего позвольте, господин депутат, выразить соболезнования в связи с величайшим горем, которое постигло вашу достойную семью.

Доверню, похоже, такое начало разговора пришлось по душе: тон его сделался более любезным.

– Не сомневаюсь, что выбор вашего руководства всецело оправдан, – сказал он, указав Валантену на кресло, и сам опустился на канапе в стиле эпохи Людовика XIV. – Возможно, вышестоящие рассудили, и не без оснований, что сыщик в возрасте моего покойного сына лучше разберется в мотивах… э-э… скажем, в мотивах его чудовищного поступка.

– А у вас самого есть какие-либо предположения по поводу того, что могло заставить Люсьена свести счеты с жизнью?

Усталое лицо богатого буржуа исказило трагическое выражение.

– Ни малейших! – воскликнул он дрогнувшим голосом. – Именно для того, чтобы выяснить, что довело его до такой крайности, я и настоял на проведении дополнительного полицейского расследования, негласного, само собой разумеется. Люсьен – мой единственный сын, ему предстояло унаследовать семейное дело. Мне необходимо знать причины, побудившие его совершить такое безумие.

– Сегодня утром я побывал в морге и встретил там врача, проводившего осмотр тела вашего сына. Он заверил меня, что факт самоубийства установлен доподлинно.

– Я в этом и не сомневался, право слово! Дело совершенно в другом! Вы должны выяснить, что заставило блистательного юношу, здорового и полного надежд на будущее, покончить с собой.

– Порой дети скрывают от родителей неурядицы самого разного толка.

– Что вы имеете в виду?

– Любовное разочарование, карточные долги… кто знает, что еще.

– В таком случае, меня бы это немало удивило. Люсьен был серьезным молодым человеком. В вечер его гибели мы собирались объявить о его помолвке. Как бы то ни было, я жду от вас отработки всех возможных версий. Я хочу знать, есть ли конкретный виновник в его смерти. Если это подтвердится, тогда тот или та, кто довел моего сына до отчаянного поступка, заплатит за свое злодеяние.

Валантен помрачнел. Ему не понравился властный тон, которым вдруг заговорил его собеседник. Довернь обращался к нему, как к своему подчиненному. Но что задело еще больше, так это то, что парламентарию, похоже, и в голову не приходило, что инспектору это может быть неприятно. Судя по всему, Довернь считал для себя вполне естественным вот так, свысока, выдавать указания представителю сил охраны правопорядка.

– К сожалению, при подобных обстоятельствах правосудие всегда оказывается бессильным: привлечь виновника к суду не удастся, – позволил себе Валантен нескромное удовольствие напомнить о законе.

Депутат встал, обозначив тем самым, что аудиенция окончена. Он снова заговорил, и на сей раз в его голосе звучала отвратительная смесь надменности и гнева:

– У правосудия в нашем мире много способов себя проявить. Поверьте мне, смерть Люсьена не останется безнаказанной!

Когда они вышли в вестибюль, дождь опять поливал с новой силой. По оконным стеклам вода стекала сплошным потоком. Валантен с некоторой досадой подумал, что из-за своей забывчивости окажется в этом буйстве стихии без зонта и его идеальный наряд будет испорчен. Тут он заметил у окна юную особу лет шестнадцати-семнадцати, поглощенную созерцанием дождевых ручьев на стекле. Барышня была полненькая, с добрым и печальным личиком.

– Это моя дочь Фелисьена, единственное оставшееся у меня дитя, – представил барышню Довернь, сделав ей знак подойти. – Что вы здесь делаете, душа моя?