А здесь меня привлекли низкие мягкие лежанки с упругими плотными подушками, чтобы удобно было подложить под локоть, десятки милых фарфоровых статуэток на полках за стеклом, вязанные коврики на полу и кружевные салфеточки на всем подряд. Пахло, правда, сладко, с примесью табака. Но это и неудивительно: еще совсем недавно здесь кто-то курил — окурок в мундштуке еще дымился — и пил крепкий ароматный чай. Но, видимо, происшествие вынудило хозяйку — мужчину в такой обстановке было сложно представить — собраться и выйти.

Может, я и зашла на чужую территорию, но надо же где-то спасаться. К тому же я трезво оценивала свои шансы: это не горы, а я не в экипировке и совсем одна. Ножом я управляться умела, по шее в крайнем случае человеку дать тоже, но никогда не охотилась, разве что на мясо во время распродажи. Незнакомое здание, непонятные события и тем более странное свечение в груди никуда не делось — это не самые благоприятные условия для самодеятельности. Я покосилась на все еще теплый чай: тот, кто вышел, вернется. Да и сидеть на мягкой кушетке, подобрав под себя ноги, комфортнее.

— Чужачка… Ишь ты, задницу усадила, все помяла, ноги не мыла, а на лежанку с ногами влезла! Ноги эти да повыдергать! — услышала я какой-то писк и только чудом удержала себя, чтобы не дернуться, потому что сразу первому писку ответил второй:

— Чего пыжишься, пустая она, не видно, что ли. Зря только бормочешь

— Чего пустая? Светится что, кажись, — настоял на своем первый. Я почему-то подумала про то самое, что в моей груди, что Абель так и не смог забрать или потушить. 

— Когда кажется, хвост свой жуй! — наставительно посоветовал второй голос. — Хозяева очередной выводок небось хотят создать, вот и тащат в Светлый дом всякую гадость!

«Я бы попросила не выражаться! Гадость, видите ли», — у меня от раздражения внутри все закрутило. Да как эти писклявые смели?! Но вид жуткого глаза и голой птицы заставил меня быть осторожной, чтобы увидеть говоривших я с самым спокойным и невинным видом, как будто хотела рассмотреть какие-то фигурки ближе, повернулась на звук. 

На одной из полок сидели два крупных хомячка, одетые в фартучки, на ногах сапожки, а длинный хвост заканчивался колечком, уши были хомячьи, но мордочки — более плоские, не совсем звериные. 

— Она страшная для выводка, волос темный, пятна на лице, паршивая небось, — раскрыл ротик один из хомяков и прямо в лицо это сказал. На себя бы посмотрел! Я засопела, но не обижаться же всерьез на слова хвостатого куска меха. 

— Не наше дело, раз нравится хозяевам такая вот гадость… А волосы всегда можно выдернуть, будет гладко и красиво, — заважничал второй хомяк, и я не выдержала:

— Я тебе сейчас такое красиво сделаю, что от счастья светиться будешь, — глупо ссориться с галлюцинациями, но иногда хочется.

— Она видит! А ты говорил пустая! — заорал первый хомяк, ему вторил писклявым басом второй. Они подскочили на лапки, сцепились хвостами, и крошечные сапожки дробно застучали по дереву. Мгновение — и две упитанные шерстяные тушки втянулись в какую-то щель между изящной вазой и драпировкой. Лезть туда я не стала, хотя и посмотрела примерно, где ж там спрятаться можно было, но не нашла и следа хомяков. Говорящих хомяков в сапогах. Теперь я видела все. 

Или нет?..

Где-то рядом хлопнула дверь, я подскочила на месте как те хомяки, зачем-то попыталась спрятаться, но судя по шагам это были люди, а не… кто-то. 

— Бабуля! — голос Абеля стал прямо спасением, я сразу же расслабилась. А что, знакомое лицо — уже отлично.

— Ни капли почтения! — ответил ему дребезжащий женский голос, чуть прокуренный, такой суровый. Как-то показываться на глаза этой бабушке — пусть она и собиралась фарфор, и цветные вязаные коврики — расхотелось.