В зале погас свет. На сцену к маленькому столику с микрофоном вышел коренастый, сгорбленный священник в подряснике, с огромной розовой головой в ореоле редких белых волос, дополненном пышно-круглой седой бородой. Он тяжело уселся на стул, и я с изумлением и жалостью узнал в нём Дмитрия Дудко. Он казался неуверенным, притихшим, уставшим и вовсе не был похож на бесстрашного пастыря, проповеди которого в Никольской церкви на Преображенке в 1973–1974 годах взбудоражили Россию и стали известны на весь христианский мир. Он изменил судьбы очень многих людей. После тайного крещения в его квартирке навсегда стала другой и моя жизнь.

Своего первого духовника я не видел более десяти лет, со дня его «покаянного» выступления по телевизору зимой 1980 года. За минувшее время всё тайное и запретное стало явным и жизненно необходимым. Православие вернулось в Россию, коммунистическая утопия и госатеизм были повержены, но отец Димитрий не выглядел победителем. Он уже почти не служил, болел. О чём говорил он в той проповеди, которая для меня оказалась последней? О вере и бесстрашии? О божественном промысле, который ведёт людей и народы через страдания, мимо смерти? О священстве и пророческой миссии православия в мире? Наверное, именно об этом. О чём всегда говорил и писал. Запомнились лишь самые первые его слова:

– Я, православный священник, сижу перед вами на этой сцене, и многие из собравшихся не подозревают, что когда-то здесь находилась церковь святой Татьяны, мученически погибшей за Христа.

Как и в начале его дерзкого миссионерства, отцу Димитрию слали записки с вопросами.

– Вы боялись КГБ и Советской власти? – прочёл он вслух, усмехнулся и зорко глянул в тёмный зал:

– Вы знаете, что такое страх Божий? Страх перед истиной, совестью? Или страх матери за детей? За себя я никогда не боялся. Переживал за семью, за ближних. И за духовных чад. Некоторые сильно из-за меня пострадали, оказались в тюрьме, в психбольницах. Я это знал, горевал очень, непрестанно за них молился и сейчас молюсь, каюсь перед ними. Но больше всего я боялся и боюсь за Россию. По-человечески боюсь. Вынесет ли она свой крест? Для нас, русских людей, верующих и неверующих, время испытаний не прошло и никогда не пройдёт. И сейчас мне, как никогда, тревожно за мой народ. Не отступимся ли от себя, от веры, от наших святынь и нашей истории? Только об этом все мои мысли и молитвы. Пусть этот наш страх ведёт нас к Богу и делает непобедимыми!

Нет, он остался прежним. Отважным проповедником, пастырем «русских мальчиков», неистовым в своих ошибках батюшкой «из народа». Ради блага России, как он его понимал, решивший примириться со своими мучителями-коммунистами. Он верил в их раскаяние и возвращение к православию.

Перед тем, как уйти за кулисы, отец Дмитрий благословил собравшихся наперстным крестом. В лицо хлынула горячая грусть, сами собой глаза закрылись от слёз. Со сцены объявили о начале студенческого концерта. Я раздумывал, стоит ли незаметно выскользнуть из зала и где-то у запасного выхода попытаться найти его, перемолвиться несколькими словами, попрощаться. Но так и не решился.

Несомненно, КГБ не простило мне годы близости с Дмитрием Дудко. Из гонений, которые испытали люди его окружения, мне выпала лишь малая доля. Но и этого хватило, чтобы моя жизнь в СССР оказалась перечёркнута жирным крестом. Он молился за всех низвергнутых властью на дно жизни. Его последнее благословение в бывшей церкви святой Татьяны я воспринял как прощальное, накануне нового отъезда на Запад, как мне тогда казалось, окончательного. Железнодорожный билет до Женевы был уже куплен на пятое марта.