В Берлине, в январе 1933 г., национал-социалист О. Штрассер (O. Strasser) во время дискуссии задал своему противнику, марксисту K. Виттфогелю (К. Wittfogel), вопрос противоположного звучания: «Если религия является, по утверждению Маркса, всего лишь цветком в венке эксплуатации трудящихся, то как же быть с теми жертвами христианства, которых было больше, чем при всех революциях вместе взятых»? Упрек марксистам в недооценке духовности и религии слушатели восприняли как мистическое послание собственной гибели. Более того, вопрос остался без ответа… Может быть естественные науки не смогли до сего времени постичь всю глубину и мощь духовного содержания мистицизма?

Обращение за помощью к религии, общение с ней, ее влияние на поведение человека и его характер было всегда актуально и почти двойственно. С одной стороны, в трудных жизненных ситуациях человек обращается за помощью к Богу как высшей инстанции с мольбой о восстановлении справедливости во всех сферах человеческого бытия, ожидая милости для себя, без учета объективных условий и обстоятельств. С другой стороны, жизненная установка человека на бесконфликтный, образцовый, отвечающий всем требованиям святых писаний и библейских предначертаний образ жизни и мышления полноценно вписывается в понятия этики и морали. Бог, учитывая такое примерное поведение, дарует в качестве награды соответствующие блага, удовлетворяющие чаяниям верующего.

Марина Цветаева в своей личной доверительности как-то сказала: «Что мы можем сказать о Боге? – Ничего. Что мы можем сказать Богу? – Всё».

В литературе, истории и антропологии можно найти множество убедительных аргументов, доказывающих, что все без исключения библейские писания лежат корнями в человеческой фантазии, а обилие образов, задействованных в них, воодушевляет многих поэтов и сказателей лепить из них героев своих произведений, очеловечивая их, придавая им надуманные черты.

Бог-создатель и Библия явились очень удачными выдумками, которые человек творил и формулировал по своему усмотрению. Во всей истории человечества религия, в конечном итоге, рассматривалась и рассматривается как рычаг укрепления власти.

Например, могущество власти церковного аппарата в дореволюционной России можно себе представить, исходя из следующих цифр: в 1905 г. русской церкви принадлежало около 2-х миллионов гектаров земель и угодий. В собственности церквей и монастырей в 1903 г. находились соответственно 908 и 146 московских зданий. Годовой доход митрополитов составлял в Киеве 84 тыс., в Санкт-Петербурге 259 тыс., в Москве 81 тыс., в Нижнем Новгороде – 307 тыс. рублей. В распоряжении церквей находились 200 тыс. служителей и работников, оплачиваемых за счет налогоплательщиков. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, которую ежегодно посещали более 100 тыс. паломников, располагала церковными реликвиями на сумму около 650 миллионов рублей.

Опираясь на столь значительную финансовую поддержку, церковь могла себе позволить в полную меру проявить идеологическую мощь. Само собой разумеется, что школы, которые все без исключения были конфессиональными, находились под контролем и влиянием священнослужителей. Первая глава Основного государственного закона царской России гласила: «Императору Всероссийскому принадлежит Верховная Самодержавная Власть. Повиноваться власти его не только за страх, но и за совесть Сам Бог повелевает». Духовные академии и семинарии являлись опорой царского режима в борьбе против революционного движения. Например, 9 января 1905 г. появилось духовное воззвание, обвиняющее революционный пролетариат в сговоре с японцами. После февральской революции 1917 г. главой церковной администрации стал крупный землевладелец князь Львов. На церковном собрании 1917 г. большевики были отлучены от церкви, патриарх Тихон объявил им войну.