Почти по пословице – кто везет, на того и грузят – меня тут же вовлекли, можно сказать, залучили в партбюро. Выбрали секретарем по оргработе, то есть мне поручалось собирать партвзносы, писать протоколы и отчеты, что тоже не самый увлекательный процесс. Я тихонько отбрехивался от разных проверяющих и ждал приближения перевыборов.

Вскоре грянула перестройка, и началась такая круговерть, что все быстро поменялось. На одном из последних партийных собраний я проголосовал против предложенной формулировки какого-то безобидного положения. Я оказался один такой. Председатель огласил: «Столько-то голосов „За“, столько-то „Воздержались“, а один Свешников „Против“». Но были уже новые времена и новые правила.

Потом начались изменения во всей системе образования. Все желающие сделать карьеру делали ее на костях тех, кто не хотел терять прежние традиции и менять отношение к любимому делу. Карьера многих пошла в гору, а я и кое-кто из друзей и единомышленников боролись, как могли, с Болонской системой, с пресловутыми ЕГЭ и прочими скоропалительными новациями.

В борьбе с системой трудно сделать карьеру, но зато можно остаться честным человеком. А главное, создать себя вопреки нарастающей серости и интересно прожить ту часть жизни, которая тебе отведена.

Вот я и думаю, что эти достижения, пожалуй, будут поважнее многих других.

Этот случай с «растительными объектами» произошел в раннем детстве, а потому мало что осталось в памяти. Но довольно хорошо помню, как однажды я проснулся ночью и обнаружил у себя на груди отпечаток какого-то странного рисунка. Он походил на след, который возникает, если к коже надолго прижать ткань с вышивкой или какой-нибудь предмет.

Так, возможно, и у меня появился рисунок, напоминающий что-то вроде клетки из прутьев или проволоки, а в клетке находился цветок, похожий на ромашку. Верхушка цветка как бы протискивалась между прутьями клетки и немного возвышалась над ней.

Видимо, в четыре года меня уже одолевало любопытство. Я стал искать на ночной рубашке и пододеяльнике рисунок, который мог бы оставить этот след, но ни аппликации, ни похожей вышивки нигде не нашел. Да и откуда ей взяться – я ведь не девочка, чтобы на меня надевали рубашонки с вышивкой.

Помню только, что спросил об этом цветке маму, но что она ответила, как-то забылось, но, кажется, она тоже не могла найти объяснения этой «тайной печати». До сих пор иногда вспоминаю об этом случае и ищу в нем какие-то смыслы.

Одно из ранних моих «программных заявлений» случилось в два-три года. Судя по воспоминаниям, было еще довоенное время. Наша соседка Екатерина Александровна была деланно участливой и казалась заботливой тетей. Так, однажды, как рассказывали родители, Е.А. спросила меня перед уходом: «Что бы ты хотел, чтобы я принесла в следующий раз?» Они понимали, что это вопрос риторический и ответ на него не имел никакого значения. Он был рассчитан на то, что я забуду про то, что попросил.

Однако я верил в справедливость! И я ждал исполнения своих чаяний, поэтому заявил: «Принеси ябика и ибки». В переводе на человеческий язык мне хотелось яблока и рыбки.

Как часто бывает у взрослых, моя тетя забыла про наш разговор. При сдедуюшей встрече я старательно смотрел на руки моей родственницы в надежде, что получу обещанные «ябики и ибку». Правда, произнес только: «Ябико?». Может быть, поэтому при нашем расставании ни вопросов, ни обещаний уже не было.

Удивительно то, что и до сих пор я больше всего люблю всякую рыбу, а из фруктов – яблоки. Оказывается, пищевые предпочтения человека могут проявляться довольно рано. А посему родным и родственникам стоит прислушиваться к просьбам детей – они бывают, можно сказать, программными.