– За правым плечом, осторожно обернись.

Лера украдкой посмотрела по линии его взгляда. В проходе скучал подросток. Вернее, он старался казаться праздным, но Эдуарду сразу стало ясно, что он готовится к чему-то. Один, второй раз косится на раскрытую сумочку, стоящую на краю дивана. Женщина погружена в телефон. Решение. Рука тянется к торчащему кошельку.

Эдуард словно бы послал предостерегающий импульс, и подросток, заметив его, отдернул руку и зашел за колонну. Настоящее волшебство: вместо негодяя – невинный мальчуган. Но Эдуард оставался настороже.

– Так вот, он надевает черные очки, ветровку с капюшоном и впервые в жизни идет днем в парк. Первые несколько минут он улыбается…

Новый импульс. Лера обернулась открыто. Подросток выступил из-за колонны и замер, как бы проверяя, не остался ли для них невидимым. Магия не работала.

– Вы меня видите? – сокрушенно произнес он. – Извините.

– Вот! – воскликнул Эдуард, умиленно проводив его взглядом. – Благородная душа, запертая в теле вора! Как это работает? Душа, например, у человека светлая, замечательная, но поломка в одном гене делает его клептоманом. Как его судить?

– Ты Андрея наслушался? По закону.

– Ну конечно! Ответ Хайруллина. Мне кажется, если спросить Хайруллина о том, как правильно подтираться, он бы всерьез полез за уточнениями в административный кодекс.

– Душа – это только фигура речи.

– Не скажи. Где-то есть это зернышко, из которого прорастает все остальное. Искра, только мы ее еще не разглядели.

– Видимо, она гаснет, когда ты первый раз дрочишь или врешь маме. А может, просто от времени.

Эдуард приуныл.

– Так что там с этим «Нетопырем»?

– Да там дальше фантастика начинается, неинтересно.

Проведя рокировку с коллегами, они отправились ждать Ханчарию на стоянку. Эдуард маялся рядом с Лерой, замершей с молчаливым послушанием дрессированной собаки. Он поставил ногу на скамью, чтобы подтянуть шнурки, и тут же попал под залп женщины, растрепанной и раскрасневшейся от тяжелых сумок.

– Мужчина, а вы не видите, что это скамейка? Ничего, что на ней люди сидят?

– Задумался! – улыбнулся он ей – точно сверкнуло солнце на бронзе. – Извините, мадам.

– Какое хамство! Если вы еще раз свои лапы задерете, я позову охрану!

Улыбка не сошла с его лица, пока высокомерный взор прохожей не разнялся с ним.

– Твоя очаровательная ухмылка уже лет десять не работает, да? – съехидничала Лера.

– А я не отвечу тебе на это. Я буду выше этого. Мне вообще ближе тот пацан, чем ты и эта баба. Он хоть и воришка, но с чутким сердцем. Он в банкноте не видит человека, потому и ворует. Если б он увидел, как человека огорчил, то и не воровал бы. Вот что у нее за нужда поругаться с первым встречным?

– Да красивая у тебя улыбка, не заводись.

– Она ж везде скандал ищет: из-за места в автобусе, из-за очереди, из-за шумных подростков. Понимаешь? Происходит неприятность, а она эту неприятность пытается преумножить, чтобы всем досталось. Черная щедрость. У нас как будто прошивка такая: недолюбливать тех, кого вместе с тобой заперли в магазине, в автобусе, перед кабинетом, в стране одной. А в чем они виноваты? Человек, может, сам из последних сил держится. «Извините» вот тоже пропускаем мимо ушей.

– Какой-то ты взволнованный, Перс.

– Меня, Лерка, волнует, что, как ни старайся, а вокруг одни дэвы. Все спешат расплеваться, а добро придерживают, как будто копят на что-то. А там, где его ценят, туда нищих духом пускают. Сразу надо уметь прощать, нечего ждать.

– Прости Гошу, Перс.

– Да пофиг на Гошу. – Эдуард оглядел пустынную замкадную парковку буднего дня. – Не стараемся мы над отношениями с людьми. Браки заключаем кое-как. Работу находим кое-какую. Людей ценим постольку-поскольку. И детей своих учим делать кое-как. Хотя нет, учим как раз строго, вплоть до пытки. Тому, что им на хрен не надо. Зубрить, не прыгать по лужам и носить правильную форму. Вот это они должны делать как следует. Воспитывают свиней, а затем удивляются, что они хрюкают в ответ.