Глаза дочери сделалась потерянными в попытке уследить за историей.

– Наконец человек понимает, что ему пора идти, а иначе скоро все захотят, чтобы он умер. Он собирает котомку, в которую кладет плетеную веревку и кусок хлеба, подходит к Океану и идет по льдам к далеким газовым вышкам, где работают возле пламени такие же замерзшие люди. Там, среди них, он и остается, не чувствуя ни огня, ни холода.

Дочь с недоумением смотрела на отца.

– А, счастливый конец! – спохватился Эдуард. – Сковавший его лед растапливается, и человек возвращается домой. А там выросшие дети греют о него ладони и жена рада, узнав мужа. Потому что это все было заклятье!

– Я просто засну, пап, ладно? А ты сиди.

…Утром Эдуард заехал за Лерой, которая в ожидании вылазки Неизвестного была не прочь освежить навыки «наружки». Они ехали в молчании, которое сами не могли бы объяснить: то ли поссорились друзья, то ли утомились враги.

С разбитого носа Гоши миновало несколько дней. Тема эта между коллегами не поднималась. Эдуард стал с юношей грубее, а тот реагировал на это спокойно, как на должное. Иногда Гоша смотрел на Леру, словно что-то спрашивая у нее, а она многозначительно смотрела в ответ, как если бы понимала, что нужно сказать, и оба притворялись, что поговорить не нужно. И в целом каким-то неправильным, искаженным образом все шло своим чередом.

Со двора дома, где провел ночь Ханчария, выехала машина предшествующей смены. Вскоре вышел объект наблюдения с соучастницей адюльтера. Они долго целовались у подъезда, не смущаясь аудитории местных жителей.

– Милая девушка, – наконец раздался голос Эдуарда.

– Почему у меня ощущение, что ты пропустил несколько слов матом?

– У него кольцо на пальце. При ней он его не снимает, она знает, что он женат. Вот как можно быть такой тварью, она ж его ножом с семьи срезает.

– Ну хватит топтаться на мне…

– Да кто на тебе топчется? Тебя, как бродячего мопса, пнуть-то жалко. А когда мы его посадим, девчонка сразу забудет его номер, и кто в СИЗО будет бегать? – обманутая дура-жена.

Бока Ханчарии, как наполненные вином, лежали на ремне; крупный, отягощенный мужик с обольстительно-наглыми темными глазами – и тоненькая, свежая девчонка, быстро краснеющая и отводящая прядь волос таким невинным, но продуманным жестом. Они с усилием разнялись, и Ханчария пошел к машине, а она – по тротуару к выходу со двора. Им было по пути, но, видимо, он опасался пускать ее в салон, чтобы не погореть на упавших волосах. У обоих оставалась улыбка, хотя они уже не видели лиц друг друга.

– Может, это любовь? – предположила Лера.

– А может, это подлая ловушка юной шлюшки? Сорокапятилетний мужик уже несколько лет после секса видит скучающее лицо жены. Если девчонка захочет, он биологически не сумеет выстоять.

– То есть виновата она?

– То есть это хреново, как ни посмотри, – проворчал Эдуард, выруливая вслед за объектом. – Понимаешь, для измены никогда хорошей причины нет. Либо у человека разлад дома, либо он руководит своим членом не умнее мартовского кота. И девка – то ли циничная в свои годы, то ли глупая и думает, что мужик к ней уйдет.

– А ты никогда не изменял жене?

– Нет.

– Почему?

– Что значит «почему»?

– Ну, ты никогда не хотел другую женщину? Или у тебя принципы? Или тебя все устраивает?

Эдуард хотел объяснить этой глупой, невразумительной сердцем девчонке, как обстоят дела у взрослых людей. Но, заговорив, почувствовал какую-то неуверенность.

– Измена – это всегда чье-то несчастье…

– А ты хочешь думать, что счастлив?

– Лера, блин! – разозлился Эдуард. – Не лезь мне в голову, у тебя для этого деликатности не хватит!