В ходе Кавказской войны происходило переименование полков по именам прославленных генералов, становившихся их шефами: 79-й Егерский Куринский полк стал «Пехотным генерал-адъютанта князя Воронцова», 80-й Егерский Кабардинский полк – «Кабардинским егерским генерал-адъютанта князя Чернышёва полком», а затем «Пехотным полком генерал-фельдмаршала князя Барятинского». Несмотря на переименования, члены полков продолжали называть себя старыми «территориальными» наименованиями. Правда за ширванцами, чей полк был переименован в «пехотный полк генерал-фельдмаршала графа Паскевича-Эриванского» закрепилось и альтернативное наименование – «графцы»182.

В целом следует заметить, что «полковая самоидентификация» имела общероссийский характер. В дореволюционный период полки являлись основной боевой единицей российской армии. Каждый полк имел свой вид одежды, заметно отличавшийся цветом и покроем формы (в том числе мундира и воротников, шапок, пуговиц и иногда сапог), видами головных уборов, наличием или отсутствием отдельных атрибутов и знаков отличия. В кавалерийских частях даже существовала градация мастей лошадей. В психологическом плане «особость» отдельных российских полков появилась при Петре Великом. Его «потешные» «семеновцы» и «преображенцы» стали элитой российской армии.

Офицеры 1-го и 3-го дивизионов Нижегородского драгунского полка. 1861 г.

Отличительной особенностью «полковой идентификации» российских войск на Кавказе являлся ярко выраженный ментально-мировоззренческий характер, воплощенный в углублении «племенного сознания» «кавказцев».

Приоритет полковой самоидентификации определялся тем, что полк являлся основной самостоятельной боевой единицей, дислоцировавшийся в стационарных базах, именуемых штаб-квартирами. Продолжительность военных действий обусловила появление и развитие подсобных хозяйств и ремесел, здесь же строились церкви, госпитали, магазины, школы.

Место дислокации кавказских подразделений всегда имело уникальные природно-географические, этнические и военно-тактические условия жизнедеятельности. Пуская корни в занимаемой местности, полк «ассимилировался» с ней. Постепенно начинали складываться разносторонние взаимоотношения с соседним горским населением. Под воздействием межкультурного обмена и конкретных условий изменялся даже разговорный язык, который расширялся за счет местных диалектов183. Российские военные в совокупности называли эти модификации «кавказским наречием»184.

«Полковое сознание» подмечали многие участники и очевидцы событий. Лучше других эту особенность охарактеризовал Р. А. Фадеев: «Кавказский полк не есть численное собрание людей, отличающееся от другого подобного собрания только цветом воротника; он есть организм, нечто вроде маленькой национальности, проникнутой одним духом, сложившей себе свои понятия и обычаи, высоко ценящей свои предания; выработавшей свой особенный боевой характер, иногда резко противоположный характеру другого полка, – как следует между людьми, которые не только существуют, но действительно живут вместе, и потому срастаются нравственно в одно целое. Каждый из старых кавказских полков отличается в военном отношении своеобразными достоинствами, потому что все естественно развивающееся выходит своеобразно. Один полк живой как огонь, смелый до дерзости, совершающий атаку не иначе как бегом, особенно искусный в рассыпном бою и лесной войне; другой полк – не столь живой, но твердый как камень, упорный до чрезвычайности, привыкший действовать связно, умеющий ходить, не задыхаясь по самым страшным крутизнам, обдуманно решительный, и так далее»