Дом культуры горит огнями не смотря на приближающееся утро. Вокруг все забито машинами. Бегают люди в форме. Я стараюсь держаться и не поддаюсь расползающейся панике от этого места. Я случайно встречаюсь взглядом с Хабибом. Он, похоже, догадывается о моих чувствах, но молчит. Мы все, кроме настоящих психологов МЧС, выходим из автобуса на ватных ногах. На улице холодно и очень ветрено. Мои длинные волосы разлетаются в разные стороны и я поспешно надеваю капюшон.

– Давайте сумки, – Хабиб забирает вещи у Елены Николаевны и Клавдии Ивановны.

– Алла, – зовет он ее. – Что там у тебя? Давай сюда, – Алла передает ему свой небольшой чемодан. Он ждет, когда я отдам ему свою сумку.

– Не тяжелая, – грубо кидаю я ему и первая двигаюсь к центру культуры. Алла догоняет меня и берет под руку.

– Ульяна, мне очень страшно, – признается она мне. – Я никогда раньше не была в таких местах. У меня нет такого опыта как у них, – она кивает в сторону Хабиба.

– Ни у кого нет, – сухо отвечаю я. – Но раз мы уже здесь, то сбегать поздно. Будь сильной, – даю я ей ободряющее наставление и прибавляю хода по хрустящему снегу. Алла остается одна. К ней подходит Хабиб и они вместе направляются по моими следам.

Внутри очень шумно и многолюдно. И гораздо светлее чем в автобусе. А в первые минуты я чуть не оглохла. Плач детей и взрослых перебивают жесткие маты убитых горем людей. Их понять не сложно – там под завалами самолета их родные и близкие люди. И некоторые еще неопознанные. К горлу инстинктивно подступает ком, но я сглатываю его. Не время раскисать. Кто-то из детей кричит «Мама, где моя мама? Я хочу к маме!». Трехлетний малыш начинает капризничать. Его берет на руки усатый мужчина. Вероятнее всего, дедушка. Его глаза почти мокрые от слез. Но он тоже старается не раскисать, чтобы не напугать своего внука. Я приближаюсь к волонтерам.

– Ульяна Замитова, – говорю я волонтеру и та протягивает мне бейдж пропуск с моими данными и фотографией. Я надеваю его на шею и отправляюсь в туалет, чтобы умыться, как настаивал Хабиб. В гардеробе оставляю свои вещи и беру с собой лишь телефон, блокнот с ручкой и бутылку воды. Сейчас семь часов утра. Первая смена будет длиться двенадцать часов. Потом сон и вторая двенадцатичасовая смена. После третья. За эти дни максимальное количество погибших будет выявлено, а все, кто сейчас находятся в подвешенном состоянии, наконец, узнают, чего и кого им ждать. Когда я обратно возвращаюсь в общий зал-штаб около волонтеров уже толпятся мои коллеги и так же разбирают бейджики с пропусками. Хабиб сначала смотрит на меня, потом на мой бейдж. На мгновенье мы замираем. Его глаза говорят все сами за себя. Он узнал меня. Но я не даю возможности ему заговорить со мной и занимаю первый свободный стол. Нахожу дедушку с внуком и мягко приглашаю его поговорить. Он не отказывается. Я полностью погружаюсь в работу. Хабиб, как парализованный, продолжает наблюдать за мной. Я чувствую это своим затылком. Но уже через несколько секунд я превращаюсь в настоящего психолога МЧС и стараюсь действовать как можно профессиональнее.

****

Как я мог не узнать ее сразу? В автобусе было темно, пытаюсь оправдать сам себя. Конечно, это было Ульяна. Когда она вышла без макияжа и с поднятыми в хвост волосами на место красивой женщины вернулась та девчонка из университета. Она выглядела сейчас скорее как практикантка, нежели как опытный психолог. Я моментально вспомнил все то, что сделал ей, и как вел себя на протяжении целых двух лет – стало ужасно стыдно. Ульяна поняла, что я наконец узнал ее, но она не разрешила мне заговорить с ней…Я видел, как она очень быстро включилась в работу. Никакой воды. Все только по теме. Я гордился ей. Она смогла бы работать настоящим психологом МЧС если бы только захотела. Но о такой работе мог мечтать только ненормальный человек. Никакой романтики здесь нет. Если в вас живет спасатель, которого вы никак не можете утопить в глубинах своей души, то тогда вам, вероятнее всего, к нам.