– Ничего не скрываешь от меня? – спросил индеец Виннету, очень похожий на мою маму.

– Нет, – я стал горячо оправдываться.

– Ну хорошо, давай вытираться.

Она вытерла меня насухо махровым полотенцем и аккуратно расчесала мои волосы на ровный белый пробор. Я погляделся в запотевший осколок позеленевшего по краям зеркала. Чистенький, умытый мальчик. Это был не Миха.

– Глеб, пойдём на кухню, – сказала мама, стоя в дверях.

Клянусь, что всегда буду хорошим примерным мальчиком. Хочу, чтобы меня приняли в пионеры, а потом в коммунисты. А в коммунисты берут только самых лучших, тех, кто не матерится и не подглядывает за девочками. Так я поклялся, торжественно глядя в зеркало на умытого мальчика.

На кухне, как всегда, пахло пригорелым молоком и дихлофосом. У плинтусов золотистой подсолнечной шелухой лежали трупики тараканов. В углу на полу стояла маленькая электроплитка, заляпанная липкими коричневыми пятнами. На ней мама варила сладкую рисовую кашу на ужин. А я люблю рисовую кашу. А ещё я люблю макароны, а мясо не люблю. Но мама говорит, что надо его есть, потому что от него растут мускулы, а от макарон растут только живот и уши. Прикрученное под потолком радио хрипело: «Сегодня товарищ Черненко…» Внезапно диктора прерывал бравурный военный марш. На кухню, шаркая тапками, приковыляла женщина со страдальческим лицом, открыла кран и стала жадно пить воду. Скоро пришла Русликова мама и привела Руслика. Он тоже был вымытый, и волосы у него, как и у меня, были расчёсаны на ровный пробор. У Русликовой мамы полное красивое лицо, как у Василисы Прекрасной. Она ласково посмотрела на меня, а я ей улыбнулся и поздоровался. Хотелось, чтобы она меня обняла и прижала к своей пышной груди. А с Русликом, подлым предателем, я здороваться не стал. Он вскарабкался на табуретку рядом со мной и пихнул меня в бок. А я сказал:

– Предатель.

Он хихикнул:

– Ты чё, поверил? Я же притворялся. Я же тебе сказал: Миха, притворяйся, что мы с ними заодно. Здравствуйте, Елена Андреевна. – Руслик с фальшивой вежливостью поздоровался с моей мамой.

– Здравствуй, Руслан. Чего-то тебя сегодня с Глебом было не видно.

– А он не захотел с нами играть. Миха, – зашипел он мне на ухо, – я же тебя никогда не предам. Мы ведь закадычные друзья. Точно?

– Точно.

– Они тоже поверили, что я с ними. Если б я не притворился, мы бы провалили задание. А так я у них карту спиздил. Вот.

Он развернул.

– Не матерись, мама услышит.

– Мы теперь герои. Чапаеву дали орден, а Петьке – медаль.

– А какой?

– Орден славы и медаль за отвагу. Завтра последний бой с беляками. Будешь драться?

– Буду, конечно. Мне недавно новый пистик купили.

– Баско. Вытаскивай завтра на улицу.

Я размешивал кашу ложкой. Наши мамы разговаривали в углу кухни. А баско Руслик притворился, что он за них. Даже я поверил. Думал, всё уж – предал он меня, а оказывается, нет.

Сегодня нам разрешили спать на улице. Мы с Русликом вытащили старые скрипучие раскладушки и поставили рядом под нашими окнами. У Руслика одеяло оранжевое в клетку, а у меня синее в ромбик.

– Спокойной ночи, – сказала мама.

– Спокойной ночи.

Она ушла. Скрипнула дверь. А я залез под тёплое одеяло и сделал себе нору. На улице становилось свежо, а в норе было тепло и уютно. Я представил, что я хомяк. А Руслик сел на скрипнувшей раскладушке и завернулся в оранжевое одеяло, высунув нос наружу. Получился вигвам.

– Я часовым буду, – сказал.

Небо быстро наливалось синевой и спускалось вниз. Стрижи с пронзительным криком чертили круги. Я знаю – это к грозе. Деревья притихли. Я поворочался под клетчатым одеялом. Сумерки стремительно густели, и на соседней кровати виднелся только задумчивый силуэт индейской хижины.