– А коли найдут тебя в церкви супостаты, что тогда со мною сделают? Иди-ка, князь, да спрячься в другом месте и не появ – ляйся до ухода казаков.

Не зная, куда деться, боясь быть узнанным, глухими переул – ками добрался воевода до дома Ефросиньи, требовательно постучал в ворота. Вскоре они отворились. Увидев Унковского в простом платье стрельца, женщина от удивления даже приоткрыла рот, а затем, чуть улыбнувшись, спросила:

– Что, воевода, и твой час пришел?

Унковский с мольбой в голосе стал просить:

– Укрой меня, Ефросиньюшка, где-нибудь. Или грех на душу возьмешь, выдав меня казакам?..

Первым желанием женщины было захлопнуть ворота перед этим ненавистным ей человеком, но, вглядевшись в расте – рянное, жалкое лицо некогда грозного воеводы города, пожа – лела его.

– Ладно, князь, не буду я греха брать на душу: иди, прячься в сарай, а сегодня же ночью чтобы убрался.

14

5 октября Степан Разин со своим войском уходил на Дон из Царицына. День выдался ясный, солнечный, но прохладный. Длинная вереница подвод далеко растянулась от стен города в степь. Леонтий Плохой и Федор Алексеев с сотней стрельцов сопровождали войско Разина. Казаки весело посмеивались над стрельцами:

– Эй, служаки, может, меня до самого куреня проводите? – насмешливо крикнул Леско Черкашин, улыбаясь во весь рот.

– А меня доведите ажно до моей женки! – хохоча, поддержал Леску Фрол Минаев.

– Ладно вам ржать-то, казаки, раз велено государем вас проводить до Дону, значит, исполним, – примирительно отве – тил Леонтий Плохой.

Царицынская голытьба и простой народ вышли провожать казаков. Просил бедный люд еще остаться в городе: уж больно понравилось быть хозяевами, когда воеводы нет, а начальство и богатенькие молчат или прячутся.

– Эх, жаль, что казачки уходят из города. Пожили бы маленько, да порядку бы поучили воеводу и его помощников, – с сожалением говорил седовласый, сухощавый, высокий старик сыновьям, стоящим с ним рядом.

– Видно, торопится домой атаман, – ответил один из сы – новей.

– Тут заторопишься. Чай, более двух годков казачки не бы – вали дома, – опять проговорил старик.

– Пусти, батя, нас с казаками, – робко попросил сын Гаврила – такой же высокий, как отец, со здоровым румянцем на ще – ках.

– Так они же домой идут, а вы что там делать будете?

– Не, батя, слышали мы от верного человека, что атаман собирается в поход.

– Куда-й-то он опять? – с удивлением спросил отец.

– Куда – не говорят, но собирается.

– Никаких походов! – нахмурившись, отрезал старик, – на кого кузню оставите? На меня, старика, чтобы я с сумой по ми – ру пошел?

Сыновья примолкли, с завистью поглядывая на уходящих казаков.

Невдалеке, на пригорке, прислонившись к белой березе, стояла Ефросинья. Не хотела она идти провожать казаков, да и некого было провожать. Но ноги сами несли ее к воротам. Даже себе в душе не признавалась Ефросинья, что шла затем, чтобы еще раз взглянуть на атамана. После того как она впервые повстречала Степана Разина, ей хотелось снова увидеть его. Неведомая сила тянула ее к этому необыкновенному человеку.

Казацкий обоз все тянулся из города, а Разина Ефросинья нигде не видела. Но вот из царицынских ворот выехал атаман на сером в яблоках коне, в лихо заломленной папахе с красным верхом. На плечи его был небрежно наброшен алый коц, на боку – кривая сабля, за поясом – два пистолета. Разин был в хорошем настроении, улыбался, да и радоваться было чему: он шел из похода с победой и добычей. Все грехи были ему про – щены царем, и домой он идет не как вор и изменник, а как удачливый атаман. Сейчас на Дону его очень ждет голытьба, особенно в верховых городках, ждет жена Алена, ждут дети, по которым он скучал.