А Гор сразу понял, что это она для него стала наряжаться и лично ему улыбается. И так сильно захотелось Гору обнять ее, прижать, согревая к своей груди и жалеть, утешать ее в горе, ласкать в своих объятьях… И он проникся такой большой симпатией к этой женщине, что не переставая начал думать о ней день и ночь, удерживая прекрасный образ Белокурихи в своем сердце. Он имел желание видеть ее постоянно и, движимый этим внутренним зовом, стал все чаще и чаще навещать ее.

Гор был прав, она действительно наряжалась для него.

Белокурихе хотелось принести хоть что-то в благодарность ему за проявленную заботу о ней, но все, что у неё было в наличии, – это чистая Душа и огромное горячее сердце, способное очень сильно любить.

Белокуриха всегда скучала одна и очень ждала его появления, вялила на огне ягоды, развешивала гроздья по стенам, ставила чашу, оставшуюся из-под винного напитка, на огонь, наполняла её снегом, кидала туда кисти ягод, варила для него вкусный взвар и думала, думала, думала… «Бывает».

Да, у каждого бывает эта тяжесть, груз тревог, переживаний, горечи… и дорога у распутья.

– Нет-нет, только не назад, там пропасть, – шептала она сама себе. – В сторону чужие мысли, в сторону слабость, в сторону людское мнение… Только стук своего сердца, только свой путь. Пусть самый трудный, надо суметь пройти по нему… Даже если злые лица, усмешки и слова как кирпичи… Но там, на этом пути, есть причина для дыхания, и она является смыслом для жизни, а он в тоске по вечному поцелую. Если всегда думать об этом, каждую минуту, каждую секунду, мгновение… во сне, мечтах, надеждах… этот путь действительно обретает смысл!

А потом смысл действительно принимал форму, когда она всем своим существом ощущала присутствие Гора, который приходил отведать напитка и которого иногда, когда глаза привыкают к темноте, она даже видела.

Он проявлялся в сумраке ночи, в отбрасываемых лунных бликах, проникающих в пещеру сквозь ничем не прикрытый вход, высоким, размытым дымчатым контуром мужского силуэта. Гор присаживался на пол, рядом с ее постелью, и тогда страх одиночества покидал Белокуриху.

Под покровом Гора ей было очень уютно и спокойно, она, как женщина, ощущала свою защищённость и его повседневное внимание, заботу о ней.

Они не разговаривали, не издавали ни звука, но в этой тишине были слышны наполняющие пещеру движения их мыслей, сердечных вибраций, энергетических потоков, было слышно их безмолвное общение, сближение душ и сильное притяжение, влечение друг к другу.

Все ночи напролет Гор был рядом с ней, неизменно потягивая длинный чубук, а она, не отводя от него глаз, любовалась грубыми, но такими красивыми, ставшими для нее родными чертами его лица.

Тонкой струйкой тянулся из трубки дымок и клубился, наполняя их жилище приятным еле ощутимым запахом, похожим на благоухающий аромат рябинового цвета.

Белокуриха запомнила этот запах рябиновых смол и даже предугадывала появление Гора по неповторимому пьянящему шлейфу табака с горчинкой, которым хотелось упиваться, вбирая его своим дыханием, всё глубже и глубже наполняя грудь, и спокойно под покровом его туманности засыпать.

Она спала, а Гор, любуясь, смотрел на Белокуриху долго и нежно, поглаживал шелк ее волос невесомой рукой, играя, наматывал локоны на пальцы, всё больше и больше влюбляясь чистой, светлой любовью в эту сильную, отважную, очаровательную, красивую женщину. Он заглядывал в ее глубокие лучистые глазки, смахивал ладонью с них слезы так тихо и нежно, будто спокойный, чуть ощутимый ветерок, слегка касаясь кожи. И однажды, жалея ее, Гор не удержался от избытка нежных чувств, захватил Белокуриху в объятия и поцеловал.