«Надо ждать, здесь, – осматриваясь, думал он. – Сейчас должны вывезти. Вывезти?! На каталке что ли? Тут даже присесть негде. Хотя, что это я? В армии тоже обычно в коридорах сидений нет. Мы военные к этому привыкшие. Да и смогу ли я сейчас вот так спокойно сидеть?»

Волнуется. Места себе не находит. Ходит туда-сюда, как тигр в клетке.

«Хорошо, что военные туфли на мягкой подошве и с мягким каблуком, не стучат, – сообразил он, – а то сейчас начали бы фыркать. И так-то вон посматривают недовольно, как я хожу».

Вывезли.

Пухлая круглолицая санитарка с недовольным лицом натужно сдвигая после остановки, но сдвинув с места уже непринуждённо толкала перед собой большую, но очевидно нетяжёлую каталку.

Розана лежит на каталке. Дрожит. Плачет. Прикрытая, аккуратно заправленным, шерстяным тёмно-коричневым одеялом.

«Заправлено прям как по-армейски!» – всплыло у него в мозгу.

Простыня к телу, сверху одеяло. Простыня загнута сантиметров на двадцать, со стороны головы, поверх одеяла. Такие же белые – простыня на матрасе и наволочка на подушке.

Он подошёл к каталке. Взял Розану за правую руку.

Рядом с каталкой шёл мужчина. Высокий темноволосый с аккуратной бородкой. В белом халате и в очках с чёрной тоненькой оправой. Видимо врач. Напомнил Соловьёву, по внешности, его друга – Бороду. Тоже в очках с чёрной, только потолще, оправой, тоже с бородкой, тоже в халате, тоже медик. Только его друг ростом небольшой.

Мужчина с бородкой спросил у Ивана:

– Вы Загибов?

– Ну… э… да… – немного растерявшись, кивнул он.

– Вещи заберите… – вежливо сказал врач, потом задумавшись, добавил: – Из-под одеяла тоже.

Часть вещей: верхняя одежда – джинсы, кофточка лежали в ногах на одеяле. Заглянул под одеяло. Нижнее бельё и футболочка лежат рядом с ней. Она голая. Только огромная прокладка между ног, изнутри испачканная кровью. Кровь немного проступила и на наружную сторону прокладки, пропитавшись насквозь.

У неё когда месячные, то как из ведра льёт. Сама главное пигалица, ростом меньше ста пятидесяти, а кровищи идёт – море. Нужны самые большие, самые впитывающие прокладки. Десять капель. Соловьёв теперь в этом разбирается немного.

– Не переживайте, – улыбнулся доктор. – Ничего серьёзного. Острый аппендицит.

– Угум… – покивал Иван с озабоченным лицом, собирая вещи в пакет.

Санитарка, что-то всё время щёлкая, ковырялась в каталке под лежаком.

– Тебе сколько лет-то? – спросил доктор у Розаны.

– Ди-ви… нацать… – проговорила она, всхлипывая.

– Сколько? Двенадцать? – усмехнулся он. – А чего тогда не в детской?

– Ди-вит-на-цать, – стараясь, на этот раз максимально разборчиво выговаривать, сказала она.

– А-а-а-а… девятна-а-адцать… – растягивая, покивал он головой, и снова обращаясь к Соловьёву, продолжил: – Обострение, как правило во время месячных происходит. Я так понимаю, во время месячных, всегда сильно болит? – задал он риторический вопрос, переведя взгляд на Розану и, как бы сам себе отвечая, покачал головой. – Сейчас операционную подготовят, быстренько удалим! И всё! Заберёте свою малявку!

Говоря про удаление, он повёл указательным пальцем на уровне своих глаз, как будто сделав надрез, при этом внимательно следя глазами поверх своих очков за «разрезом», а договорив – улыбнулся.

«Весёлый такой. Улыбается всё время», – подумалось Соловьёву.

– Я не малявка… – обиделась Розана.

– Да не обижайся. Я пошутил, – он потрепал её за другую руку, потом слегка нагнувшись к её лицу и мило улыбаясь, тоном, как говорят детям о том, что те уже большие, добавил: – Ты взрослая женщина.

Затем, он медленно пошёл, ковыряясь в карманах халата, куда-то вдаль по длинному коридору в сторону дверей, стоящих напротив тех, в которые Иван вошёл, попав в этот «коридор ожидания».