– Держи ему голову! – командую я Веронике.

В дырку бобины просовываю зонд, провожу до желудка, аккуратно вращаю его, пытаясь проникнуть внутрь – не идёт! Мощные челюсти жуют бинт, сплющивают его, но зонд дальше ни в какую не идёт, и это говорит о том, что желудок уже заворачивается. Что пипец. Полный, полный пипец!

– Не идёт! – в моём голосе столько же отчаяния, сколько газов в животе у этого риджбека!

Его продолжает дуть, втыкаю в бок кучу бранюлей, как это делал Серёжа: из желудка постепенно выходит газ, и вскоре живот заметно сдувается. Снова зондируем – не идёт. Лью воду в надежде, что на её фоне зонд всё-таки найдёт нужный вход, но она наполняет пищевод и начинает предсказуемо перетекать в трахею: собака закашливается. Интубировать-то и раздуть манжетку, чтобы туда не заливало, можно только на наркозной собаке!

– Господи, да соглашайтесь уже на наркоз, иначе он умрёт! – кричу я в отчаянии.

Демонстрация мучительного процесса промывания желудка без наркоза очень красочна, а в моём голосе столько экспрессии, что мужчина не выдерживает:

– Ладно, давайте… наркоз, – говорит он раздражённо.

Ами-и-инь! Бегу в операционную, везу оттуда стол на колёсиках. Вместе с хозяином перекладываем собаку на стол, даём чуток наркоза внутривенно, отчего собака с облегчением засыпает, и уезжаем в операционную. Владелец отправляется ждать в холл.

Быстро интубируем. Даём газовый наркоз. Снова зондирую.

Господи… Господи, ну, пожалуйста, только не заворот, только не заворот…

– О-о-о! – мой победный возглас, преисполненный облегчения, разносится по клинике. – Прошё-ё-ёл!

Дальше происходит обливание марганцовочной водой всех участников: риджбека, Вероники и меня. Кувшином через воронку заливаются литры и литры воды, а обратно идёт коричневая из-за переваренной крови жижа и пучки зелёной травы, которой собака, очевидно, пыталась зажевать боль. Вливаем по два литра, опускаем шланг ниже уровня стола вниз, в ведро, куда всё и выливается. За час вливания и обратного выливания жидкости, через собаку успевает пройти порядка сорока литров. Весит пёс почти пятьдесят килограммов, и под конец я поднимаю его переднюю часть уже с трудом. При этом приходится подпирать могучую голову коленкой и фиксировать воронку рукой. Параллельно струйно фигачит капельница.

Наконец, язык у собаки розовеет – наслаждаюсь его детским здоровым цветом. Вымываемая вода становится прозрачнее. Живот спадается, обозначаются выпирающие рёбра. Всё, справились.

Кислородим. Не знаю, как Вероника, но я совершенно мокрая – вся одежда, вплоть до носков и трусов – что совершенно не удивительно после подобной эпопеи.

Риджбек быстро просыпается – в этом и есть прелесть ингаляционного наркоза, – самого, пожалуй, безопасного из всех. Пёс начинает откашливать интубационную трубку, вытаскиваю её. Дрожит, приходит в себя.

Выкатываем его из операционной на каталке.

– Зови владельца, – устало прошу Веронику, пытаясь продумать грамотное назначение.

Мужчина заносит в кабинет большое покрывало, которое, видимо, принёс из машины, – стелет его на пол. Грузим на него полусонную собаку, и Вероника обкладывает её грелками.

Написать что-то умное в пять утра очень тяжело. Рекомендована… Гастроскопия? Зачёркиваю. Гастропексия… Стопудово будет гастрит. Некроз слизистой оболочки желудка. Возможен рецидив. Перечисляю препараты и рекомендации, и в это время мужчина удивлённо спрашивает, показывая на собаку:

– А почему у него ГОЛОВА МОКРАЯ? – в голосе звучит некое возмущение.

Чувак… Посмотри на нас. Если ты найдёшь сухое место на этой сырой тряпке, которая с утра была чистым белым халатом, то я сильно удивлюсь. Если ты заглянешь в хирургию, то увидишь залитый водой пол, который нам ещё предстоит отдраить. Мои трусы холодят жопу, а мокрая футболка прилипла к животу, в котором не было еды с самого обеда, и этой едой была дешёвая лапша! И ты ещё спрашиваешь, почему у твоей собаки мокрая голова? Сейчас… Сейчас я тебе отвечу… Медленно отрываюсь от написания назначения… Ручка, зажатая в руке, с громким хрустом звучно ломается.