Чарли, мальчик, который учился на отлично и преуспевал в спорте; который встречался с девушками, чьи отцы владели банками, а матери устраивали благотворительные балы, которые занимали видное место на страницах светской хроники; Чарли, который планировал открыть частную клинику, рискнул бы всем этим ради Ани.

– Она чудесная, – согласилась я, – но…

– Стой, – прервал он. – Никаких нотаций.

Мы сидели в тишине и наблюдали, как пожилые мужчины играют в боулз с таким ожесточением и соперничеством, которые заставили меня задуматься, на какие поступки они были готовы в прежние годы ради своих любимых.

– Я очень сожалею о случившемся с Алленом, – сказал Чарли. – Не могу представить, как трудно тебе пришлось. Хотя, может, теперь и смогу, после всей ситуации с Аней. Если я потеряю ее…

– Понимаю. Тоска по Аллену – единственное, что у меня осталось.

– Тебе нужен кто-то, кто будет заботиться о тебе, кто будет здесь, рядом.

– Думаешь? Знаешь, я ведь никогда по-настоящему не оставалась одна дольше чем на месяц или два. Мой шурин не проявлял ко мне особой снисходительности после смерти Аллена, но, по крайней мере, он убедился, что у меня есть крыша над головой. Теперь я понятия не имею, на что я способна.

Он не выглядел уверенным.

– Разве сейчас не лучшее время проверить? Скоро может начаться война.

– Если и так…

Война – это что-то, что случается с другими людьми, так ведь? В течение двух лет я чувствовала неприкосновенность, непроходимое ощущение, что самое худшее уже случилось. Во всяком случае, в Париже это ощущалось сильнее всего. Ничто не способно было затронуть меня. Ничто, кроме печали моего брата.

Коко и Скиап

В пятом акте тучи сгустились. Бури, убийства, слезы и, наконец, победа.

Коко сидела в своей личной ложе в опере, стараясь не обращать внимания на пустое сиденье рядом. Снова одна. Но ненадолго, пообещала она себе.

«Гамлет» был любимой французской оперой фон Динклаге – по крайней мере, он так сказал. Другие – «Беатриче и Бенедикт», «Кармен», «Жизнь парижанки» – отличались некой фривольностью, которая годилась для танцевальных залов, но не для большой сцены. Опера должна была возвышать и вдохновлять душу, а не наполнять ее интимной эфемерной романтикой, которая улетучивается так же быстро, как пузырьки из открытой бутылки шампанского. Но вот «Гамлет»… Вагнер одобрил бы партитуру Амбруаза Томаса и либретто Барбье. Они позволили себе несколько вольностей: не было никакой финальной многолюдной сцены, где все, включая Гамлета, умирают. В этой версии, заканчивающейся на кладбище, Гамлет убивает фальшивого короля и слышит возгласы призрака своего отца: «Живи для народа! Бог сделал тебя королем!»

Это был прекрасный момент, по мнению Коко, блестящий момент, но каких же трудов стоило добраться в эту точку! Что ж, в следующий раз, когда она встретится с фон Динклаге, она сможет упомянуть об этой постановке, о прекрасном голосе Офелии – кто ее играл? Коко тайком надела очки и, посмотрев в программке, запомнила имя.

У нее болела спина, затекли ноги, и больше всего на свете хотелось оказаться в своей маленькой мрачной спальне в дорогом маленьком номере отеля «Ритц», чувствуя, как сон наконец подкрадывается к ней, овладевая нежнее, сладостнее, чем любой любовник. Этому могла помешать лишь бессонница, которая мучила ее с тех пор, как умер Ирибе. Независимо от того, насколько Коко уставала, ей никогда не хотелось спать.

Скоро, пообещала она себе. Скоро ее кровать, ее маленькие помощники, так она называла маленькие таблетки, или, может быть, даже шприц, помогут ей уснуть. И когда-нибудь после этого, через день, неделю, месяц, фон Динклаге приедет к ней. Власть мадам Бушар над ним не продлится долго, и она, Коко, могла подождать, потому что знала, что он придет. Он должен. Она так повелела!