Женщина не была покорной, как шлюхи-пустотницы. В постели, в тесной задней комнате таверны Либоумера, началась маленькая война. Их взаимные атаки становились всё более жестокими, под конец они терзали друг друга всерьёз, забыв о том, что это всего лишь соитие. Но каждый, обнимая живого любовника, был обречён сражаться со своими призраками.

Потом он лежал рядом с ней и замерзал в тепле, источаемом разгорячённым телом. Её кожа сияла в полумраке, а в глазах было что угодно, кроме желания принять его в себя ещё раз. Вначале она была как раскалённое оружие, а чуть позже – как расплавленный свинец, когда тот начинает застывать и покрывается тусклой плёнкой, пряча жидкое нутро…

Всё равно Твердолобый был доволен. Всё, что накопилось внутри него за многие спирали одинокого странствия, сгорело в костре соития у неё между ног. Правильно сказал Либоумер – это была топка. Спасительная и безжалостная. Топка, в которую он бросал то, что давно умерло, перегнило, слежалось, стало нефтью и каменным углем. То, что должно было превратиться в дым и пепел… Потом он почувствовал бесконечное отчуждение.

На прощание она положила ему ладонь на живот. Ненадолго. Это было всего лишь мимолетное прикосновение. Но остался ожог – багровая пятерня, которая ещё долго напоминала о ней нестерпимым жжением. Эта сука из Льдов… Она дала понять ему, что могло бы произойти с ним, прежде чем он успел бы задушить её или свернуть ей шею.

А та, первая, которую он потерял, была ещё опаснее.

Но это её не спасло.

В Пороховой Дыре нигредо пробыл недолго – ровно столько, сколько потребовалось, чтобы посетить оружейную лавку. Лицо пустотника, который стоял за прилавком, показалось ему смутно знакомым. Выяснилось, что в прошлый раз Твердолобый имел дело с его отцом, а этот был рождён в Лимбе и не так давно унаследовал торговлю. Пустотники жили мало; даже у самых свободных из них не хватало времени на поиски своей Колыбели, а у подавляющего большинства никогда и не возникало подобного желания.

Стоило Твердолобому расплатиться самородками за пять сотен патронов, как у него за спиной возник стражник с просверленной головой. Произошло это появление раздражающе быстро – быстрее, чем ноздрей коснулись миазмы зарытого сокровища, после чего стражник уже никуда не торопился. Неудивительно, что Ясновидящая лишилась глаз, – если, конечно, Либоумер не приврал, болтая о том, чего не видел. Но болтовня толстяка заинтересовала нигредо сильнее, чем ему хотелось бы.

Стражник провожал его взглядом до тех пор, пока он не вышел и не закрыл дверь лавки. Оказавшись в Кривом переулке, Твердолобый подозвал рикшу и велел везти себя в Могильный тупик. Откинувшись на спинку сиденья, он некоторое время размышлял об извращённости здешних обычаев. Не то чтобы все они ему не нравились; просто, находясь в Лимбе достаточно долго, он опасался подхватить смертельную болезнь – чувство ложной безопасности. Не потому ли его потянуло в тупик? Он нуждался в инъекции веры, отрицающей вечную жизнь, – чтобы помнить о неминуемом конце. Порой ему казалось: он жил полноценно только потому, что постоянно думал о смерти.

Рикша задыхался на подъёме. Этот пустотник был уже стар, находился где-то на середине своей последней спирали и перешёл под управление Спящего В Земле. На повороте его обогнал другой рикша. Твердолобый присмотрелся к тёмному силуэту пассажира за мутным стеклом в окне повозки. Без сомнения, это был нигредо, целью которого тоже был Могильный тупик.

Встречи в пустоте. Как правило, от них оставались плохие воспоминания – но только у выживших. Впрочем, Лимб всегда был исключением из правил, и минувшая четверть квадранта, которую он провёл с женщиной из Льдов, служила лучшим тому подтверждением. Стоило подумать о ней, и он снова ощутил боль ожога – стигмат опасной любви был куда более реальным, чем тысячи слов, произнесённых в лихорадке совокуплений.