Она заговорила – о травах, о трухе, о невозможности погасить свет. Ее голос, хриплый от слез, резанул по нервам. Он должен был действовать. Взять контроль. Изучить этот всплеск. Но его собственные нервы были натянуты как струны. Он чувствовал остаточное эхо той чудовищной силы из переулка, дремавшее в жилах, и оно отзывалось на ее сияние низким, опасным гулом. Прикоснуться к ней сейчас… что это вызовет? Взрыв? Или что-то еще более неконтролируемое?

– Не светится как маяк!

Слова вырвались сами, резко, с непривычной хрипотцой раздражения. Он почти не узнал свой голос. Это была злость на нее – за этот невыносимый свет, за эту красоту-провокацию, за то, что она заставила его чувствовать это. За то, что она поставила его в положение, где он, Кайлор Вейн, Старший Инквизитор, почувствовал… слабость. Неуверенность. Желание не изучать, а… отступить.

Он увидел, как она вздрогнула от его тона, как свет вспыхнул ярче – от страха? От его слов? От близости? Этот свет кричал о ней на весь дом, на весь квартал. Он привлекал внимание. Ставил под угрозу его контроль над ситуацией. Ставил под угрозу ее как его уникальный образец. Мысль о том, что кто-то другой может увидеть ее такой – сияющей, уязвимой, прекрасной – вызвала внезапный, острый укол чего-то… ревнивого? Нет. Просто собственнического. Только он должен видеть. Только он должен знать. Только он должен иметь.

Ему нужно было убрать этот свет. Немедленно. Вернуть ее в состояние контролируемой слабости. Вернуть себе контроль над собой.

Он развернулся и вышел. Не как хозяин, покидающий комнату слуги. Как солдат, отступающий под огнем. Шаги по коридору к его кабинету были быстрыми, резкими. Он знал, где лежит запас. Он собирал похожие травы для исследования. Он схватил холщовый мешок, грубо набитый горькой смесью – символом ее страданий и его власти над ее сущностью.

Возвращение в ее комнату было еще более невыносимым. Свет все еще лился из нее, омывая скромную обстановку теплым сиянием. Он не мог смотреть на ее лицо. На слезы. На вопрос в глазах. Его пальцы сжали мешочек так, что сухие стебли хрустнули внутри.

– Полынь. Папоротник. Фиалка.

Слова – сухие, технические, как в отчете. Маскировка. Прикрытие для бегства. Он бросил мешочек к ее ногам. Жест был небрежным, почти грубым, чтобы скрыть дрожь в руке, которую он едва сдерживал.

– Смешай сама. Пропорции знаешь. Гаси свет. Быстро. – Последняя фраза как приказ, кнут. – И приходи ужинать. Кора волнуется – слабая попытка вернуть все в рамки нормальности этого абсурдного домашнего плена. Упоминание Коры – щит, чтобы не смотреть ей в глаза.

И он ушел быстро, захлопнув дверь плотнее, чем нужно. Опираясь на холодную древесину снаружи на мгновение, пытаясь заглушить гул в ушах и бешеный стук сердца, который отдавался в висках. Он чувствовал запах озона от ее силы, смешанный с горькой пылью трав, и ненавидел себя за это. Ненавидел ее за то, что она заставила его бежать. За то, что она была… красивой в своем сиянии. За то, что этот погасший свет оказался единственным, что смогло по-настоящему ослепить Кайлора Вейна.

Он оттолкнулся от двери и зашагал прочь, в темноту коридора, пытаясь загнать хаос чувств и мыслей обратно в ледяную клетку контроля. Но трещина была сделана. И он знал, что свет из синей комнаты, даже погашенный его травами, теперь будет гореть у него внутри. Навязчиво. Невыносимо. Прекрасно.

Туман за окном кабинета Кайлора Вейна был густым, как похоронный саван. Внутри же царила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине и скрипом его пера по пергаменту. Перед ним лежал новый, толстый фолиант с черной кожей обложки. На титульном листе – ни названия, ни имени. Только стилизованный символ переплетенных линий, похожих на капилляры и лучи света. Его личный журнал наблюдений. Объект наблюдения: Элира.