Директриса властно махнула мне рукой, разрешая войти. Она разговаривала по телефону, и, усадив Полину в кресло, у меня впервые появилась возможность осмотреться. Белые стены были завешаны разными грамотами и дипломами, а также фотографиями лучших учеников. Бессмысленно искать среди них родное лицо, здесь никто не верит в гений моего сына. Но я уверена, что когда-нибудь они об этом пожалеют. Настанет день, когда они будут с гордостью говорить о том, что Виталик учился именно в этой школе. Возможно, директриса будет приписывать себе лично его успех, уверяя всех, что несмотря на его физическую неполноценность и страшные диагнозы в анамнезе, именно она разглядела в нем настоящий алмаз. Да, тогда она, конечно, не будет вспоминать о том, как противилась принимать его в школу, давать шанс на полноценное образование. Она никогда не сможет признаться в своей слепоте и бессердечии. Но я ей напомню. Я ничего не забыла, хотя сейчас и вынуждена на многое закрывать глаза. Я знаю, ради кого делаю все это. Я рада, что не пошла на поводу у других и не отдала сына в интернат для умственно-отсталых детей. Мой мальчик уже три года ходит в обычную школу, и это наш с ним общий успех. Да, у нас есть проблемы в развитии, но, черт возьми, он уже в третьем классе. И мы сможем пойти дальше, что бы ни случилось.

– Вы в курсе, по какому вопросу вас сегодня вызвали сюда?

– Нет, но догадываюсь.

– Сомневаюсь, – выдохнула директриса. – Ваш сын подрался с одноклассником. И на этот раз агрессия и непонимание исходили от него, а не от задиристых ребят. Антонине Ивановне пришлось звать на помощь, чтобы расцепить мальчиков.

Каждая наша встреча начинается с подвигов героической Антонины Ивановны. Всякий раз именно этой 65-летней женщине, преподавательнице русского языка, выпадает миссия разнимать задиристых ребят.

– Мне очень жаль, но она не смогла вовремя прийти на помощь, и вашему сыну сильно досталось. У него ссадина на ноге, но вы не волнуйтесь, его уже осмотрел наш школьный врач. Ничего страшного, – сообщила мне директриса.

– Да, конечно. Я понимаю, они же мальчишки, – натянуто улыбнувшись, ответила я.

Мне уже давно следовало обратить внимание директрисы, что все инциденты происходят исключительно на уроках Антонины Ивановны, но… Я промолчала. Я не могу позволить себе такую роскошь. Я не могу говорить все, что думаю и чувствую, находясь в этих стенах. С первого дня мне неустанно дают понять, что мы здесь на птичьих правах и наш удел терпеть и не жаловаться. Не устраивает – забирай документы. Я предпочитала молчать. Ради сына. Ради его будущего. Но не сегодня. В этот раз инцидент с участием моего малыша пошел совсем по другому сценарию…

– Это сложный разговор, но дальше тянуть нельзя. Я уже не раз говорила, что вашему ребенку нужна другая форма обучения…

– Да, я помню, но…

– Выслушайте сначала. Вы сейчас сидите и думаете, наверное, что я просто издеваюсь над вами, хочу сделать вам больно. Но это не так. Я восхищаюсь вами. То, что вы делаете для своего ребенка – похвально. Но, увы, наши желания не всегда совпадают с реальностью.

Полина слезла с кресла и подошла к массивному столу цвета красного дерева и, встав на цыпочки, посмотрела на горы папок и бумаг, аккуратно сложенных в углу. Директриса даже не взглянула в ее сторону.

– Три года назад, когда вы умоляли меня дать ему шанс, я уступила. Я не смогла сказать вам нет, хотя и понимала, что из этой затеи ничего не получится. Три года мы закрывали глаза на его табель успеваемости. Но вы поймите меня, я не могу закрывать глаза на его неадекватные выходки и необоснованную агрессию по отношению к другим. У нас в школе учится больше тысячи учеников, и я не могу рисковать их жизнями ради того, чтобы ваш особенный ребенок получал то, что ему не нужно.