Он не хочет убить их всех: не хочет убить их всех за то, что никого не было рядом, пока он корчился в агонии, утонув в бессмысленности и всеобъемлющей черствости, увядая в осознании, что он лишь только их безмолвный созерцатель; не хочет убить за то, что никто не соизволил оставить его в покое, остаться не причастным именно тогда – только тогда! – когда эта их непричастность ему вообще не всралась; не хочет убить за то, что не дали ему умереть, откачали, выходили, вернули к жизни его уже мертвого; не хочет убить за то, что теперь он заперт, не только ментально, но и физически, тонет и теряется теперь уже в собственном восприятии и лежит, лишенный всего, даже первозданной или производной эстетики. Не хочет убить, хоть в голове у него беспорядок и хаос. Убить – это слишком просто.

Есть кое-что извечное, отдающее кислотой и желчью, не подвластное времени. Один лишь вопрос, беспрецедентно врывающийся в разум. Бывают моменты, когда он врезается в сознание, поселяется там, как паразит, ничего не дающий, только выкачивающий жизненные силы. Единственное, что он может породить – бесконечный океан разносторонних мыслей. Этот вопрос, всего лишь состоящий из четырех слов, нечто аморфное, не имеющее никакого подтверждения в реальности, заключающее в себе такие же не имеющие формы вещи, но соприкасающееся с этим миром через зараженных собой.

«Быть или не быть».

Две кондиции. Два состояния человеческого естества, характеризующие физическое состояние тела, – на первый взгляд. Этот вопрос имеет большую глубину и уходит в те отдаленные темные закоулки, что не под силу разглядеть человеческому глазу, так как два состояния, между которыми он заставляет выбирать, не имеют в виду ничего физиологического.

«Не быть». Эти два слова. Душа, то самое бессмертное в жизни, может погибнуть, именно когда тело находится на пике расцвета своего здоровья.

«Быть». Во фразе еще более короткой умещается всего лишь антитеза предыдущей. Но «быть» всегда отделяется в привилегированное положение, так как людям свойственно считать, что жизнь имеет больше самодовлеющего обособленного смысла, что жизнь – самая верная форма, самое то, что важнее всего, потому что людям свойственно принимать за данность являющееся перед очами в продолжительный срок.

Но всегда есть нечто третье. Кое-что, находящееся посередине между двумя противоположностями. Плоское, как трехмерность, изображенная на листке бумаги. Пыльное, тяготеющее под собственным «быть». Существование. Серое, однообразное, оно включает в себя небытие в обертке бытия. Соединяет два полюса. Это третье проявляется, когда мы смотрим в экран телефона, когда слушаем бессмысленную музыку, пытаясь заполнить опустевший эфир, ведем ненужный диалог, просто для того, чтобы поддержать общение. Большинство выбирает именно это третье.

Для полноты бытия нужен смысл. Но когда теряется опора уверенности в неукоснительности этого самого бытия, сознанию не за что зацепиться в хаосе однообразия среди потерявших необходимость форм. Неоспоримо кощунственно полагать, что смысл можно найти среди осколков бессмысленности.

«Быть» теряет свою привилегированность. Грань между жизнью и смертью стирается. Но не та грань, что обозначает кондиции физического проявления нас в этом мире, а грань, что разделяет «это – две противоположности» и «все равно». Смерть и жизнь встают на одних субъективных весах, и оказывается, что вес у них ровно одинаковый.

Но сказывается страх неизвестности, что придавливает, не давая переступить порог и упасть в пропасть небытия, что очень хотелось бы, потому что незачем тратить силы или страдать, да и вообще ощущать что-либо, если это так эфемерно и так бесполезно. Или же сказывается безразличие, которому уступил место страх. Тогда человек выбирает третье.