Он находит себя одиноко лежащего в палате, одиноко лежащего в палате с доктором или одиноко лежащего в палате с медсестрой. Находит то в больничном коридоре с мигающей люминесцентной лампой, то в уборной перед зеркалом. Запястья болят нестерпимо, но он не может себя заставить хоть как-то отреагировать на боль. Ведь болит его оболочка. А его оболочка – единственное, что соединяет его с этим миром. Ему на нее плевать.

Его спасли, говорит ему доктор. Какой-то добрый человек позвонил в скорую, говорит ему доктор. Вокруг него на момент приезда скорой столпилось много зевак, говорит доктор, а он представляет, как на него, истекающего кровью, смотрит безликое множество, но по факту никто не смотрит – представляет и хрипло смеется.

Небытие… это было хорошо. Кома, обманчиво-достоверная пародия на смерть продолжительностью в неделю. Ему кажется, что он принес сюда с собой частичку небытия.

Но где та свобода?

Ему тесно в стенах, и кажется, что кошмар про бетонную клетку становится явью. Он шатается сомнамбулой по длинным пустынным коридорам, ведя рукой по стене и слушая звук своих шагов. Как будто ничего, кроме этого, более не существует.

Попытка суицида. Психиатрическая больница. Его запирают, как животное, не способное решить самостоятельно. Как же он их всех ненавидит. Он хотел умереть – но его не отпустили.

Он сидит в своей палате. Весь мир сужается и свертывается, превращается в грязную комнату с желтыми стенами. Он сидит в этой комнате, и стены внезапно покрываются рябью. Стены ходят волнами, вспучиваются, заворачиваются, и он делает вывод, что нет ничего – ни-че-го – статичного. Санитар ему говорит, что со стенами все в порядке. Но потолок давит на него так же, как недавно давило небо. Недавно? Прошла уже целая вечность. Тишина его сводит с ума, пронизывает иглой разум и заполняет до краев черепную коробку. Ему кажется, что он в ней, захлебываясь, тонет. Наступает ночь, и вот он начинает ходить туда-сюда, упирается руками в закрытую дверь, долбится, стучит, подходит к окну, слушая взрывающую сознание тишину. Точно так же он заперт в себе самом: клетка, где он обитает один, где он гниет и загибается, и только через окно с решетками он может просто наблюдать за необъятной вселенной. Выход есть откуда угодно – даже из гроба есть возможность попасть куда-либо. Да, отовсюду есть выход, но только не из себя.

Ему быстро надоело наблюдать за другими психами, и по несколько часов в комнате отдыха он сидит, наблюдая за тем, как едет люстра или же волнами ходит пол. Время растягивается резиной, как в черной дыре, и каждый миг для него опять, как целая вечность.

Ночь. Накачанный препаратами, он сливается со своей постелью. Он никак не может заснуть. Еще один цикл, новая стадия консервации. Он наблюдает, как в его сознании реальность распадается на кусочки, хрупким хрусталем разбивается об бетонный пол его темницы. Наблюдает, как все вокруг фракталит, и он сам падает во фрактал, повторяется и сегментуется рекурсией, а в углу комнаты вдруг из теней скапливается силуэт, образуется чудовище. Он начинает сходить с ума.

Любой другой испугался бы на его месте этих галлюцинаций, когда пол проваливается, стены раздвигаются и выворачиваются на изнанку, тени превращаются в монстров, и силуэты превращаются в тени, и он сам проваливается в себя бесконечное количество раз, и не за что уцепиться, и некуда встать, опереться так, чтобы пол вновь не превратился в жидкое месиво, в котором ты тонешь, и нет ничего статичного. Любой другой испугался бы, но не он. Ведь он уже умирал, ему плевать на то, что снаружи. И он смеется. Гогочет так, что разрывает легкие, высоко и навзрыд, а его снова связывают санитары и вкалывают галоперидол. Но он не знает, реально ли все это или нет. А есть ли вообще какая-либо еще реальность, кроме той, что у него в башке? Ему все равно.