Издали отец Пантелеимон походил на мальчика – щуплый и невысокий, однако ближе оказалось, что лицо у него в морщинах, на голове – залысины, а смотрит радостно, словно ждал их давно-давно, плясать готов от счастья, да статус не велит. Мама, смущаясь и сбиваясь, рассказала историю рождения сыновей.

Влад прислушался. Всё не так. У них самая лучшая семья, а по маминым словам – не очень. Про отца сказала, что он ни при чём, она сама виновата в разводе. Не правда, мама – лучшая, добрая, умная, сильная. Влад дёрнул за рукав, чтобы очнулась, перестала нести чушь. Но она машинально освободила руку, не обращая внимания на его порыв, обернулась к Витьке, подтащила, гладила по голове, плечам, шмыгала носом. Потом Влада подпихнула. Батюшка перестал светиться, между бровями острой складкой разрезал холм на лбу. Борозды морщин собрались вместе, и Влад усиленно рассматривал их, даже пересчитал, лишь бы не опускать взгляд ниже, не сталкиваться со светом души в глазах. Почему-то казалось стыдным ждать спасения для брата. Им хорошо втроём. Руки-ноги у Витьки на месте, что ещё нужно? Зря приехали.

Батюшка говорил негромко, утешал. Мама кивала в ответ. «Никакой он не старец, – подумал вдруг Влад. – Обманули тётки маму». Витька  замер, и по его позе с поднятыми плечами и вытянутой шеей, по распахнутым глазам ягнёнка моментально считывался подросток не от мира сего. Такое с ним случалось: то приглядывался, то прислушивался – Владу казалось, к чему-то внутри. Может, голоса слышал? Батюшка ушёл, потом вернулся с маленьким медицинским флакончиком, велел каждый день Витьке крест на лбу чертить, смотрел строго, не моргая, несколько раз повторил, чтоб «со смирением и благоговейно». Потом улыбнулся, Владу моргнул:

– С сим отроком всё нормально, да и другой не болен. Разум спит. Молитесь покровителям небесным: Владиславу Сербскому, да мученику Виктору о здравии и покаянии чадушек ваших. Я ведь не старец, ввели вас в заблуждение матушки, но и я помолюсь, а там –судьбы наши в руках Божиих.

Разум спит? Как это? Что такое разум – ум или нет? Ничего не понял Влад. Разве может ум спать? Может, разбудить его? Что тогда с Витькой станется? На олимпиаду вместе с Владом поедет? Привыкли все к недоумку, жалеют их с мамой. С кем Тонька за ручку ходить будет?

Разомлел Влад от жара печи, сел на лавочку у стены, задремал под клиросное пение. Мама с Витькой стоят, крестятся, а у него глаза слипаются, ничего не поделать. Старуха с отвисшей нижней губой толкнула в плечо: «Стоять надо, стыдоба!» Вот ведь, есть ей дело: сидит он в уголке, в полумраке, никому не мешает, не храпит. Бабулька глаза выпучила, шипит, сверлит злобой, пальцем за крючок его куртки цепляет. Вздохнул Влад, глянул на маму с Витькой и пошёл на выход. Решил немного проветриться.

  На улице посветлело. Пурга улеглась. Снег лежал чистый, важный, бесконечный. Облепил забор, деревья, крыльцо. Скрипел под ногами. Влад прошёлся по двору, покрутил головой. Запоздавшие снежинки искрились в морозном воздухе и неспешно спускались к сёстрам на землю. Влад поймал взглядом одну, проследил, как в желании покрасоваться своей неповторимостью, та плавно легла на верхушку сугроба. За ней ещё одна сверкнула строгими геометрическими формами и так же медленно опустилась в сторонке. Стало интересно: какая-нибудь да притянется в ту же точку сугроба? По теории вероятностей? Снежинки порхали, не давали сосредоточиться, но Влад упорно следил за миллиметровым сверкающим пятнышком на верху сугроба. Одна, другая, третья, десятая опускались, близко и не очень, но все-все в разных местах. Вроде вместе, но у каждой свой домик. Влад моргнул и потерял свой бриллиант.