Теперь опишу тебе праздник наш 26-го числа. С утра уже начали сходиться крестьяне со всех окрестностей. Время было летнее, и бездна нашла народу. Наташа поехала с Фавстом к обедне, чему очень были мы рады, ибо могли делать себе покойно репетиции. Там приехало 9 штук Брокеров, Демидов, священник фряновский, человек умный, весельчак, хотя и шестидесяти лет, Попандопуло с женой. Прочие московские приятели изменили. Сели мы обедать. Ванюшка бесподобно устроил стол наверху; в середине стояли деревья, на коих искусно приделаны были всякие фрукты; всякий во время десерта имел для себя, что хотел. Опростали три бутылки шампанского. Вниз сошли кофей пить и курить на балконе. Стали давать вино мужикам, пиво бабам, и я начал свою обыкновенную забаву – кидать пряники и мячики разных разборов; кто поймает и принесет, – тому давались, ежели баба или девочка, сережки, запонка, ленточка и проч., а мужикам и мальчикам – пятаки, гроши и пряники. Там пили чай. Я усадил гостей в вист, и пошли мы делать генеральную репетицию, а в 8 часов было и представление, которое очень удалось. Все много смеялись. Наташа догадывалась, что есть что-нибудь, но не знала – что, и никак не воображала, что я играю также. Я являлся только в конце пьески, а потому и сел я возле нее также зрителем и ушел только в ту минуту, как мне появляться на сцену. Костюм же мой не требовал много времени. Куплеты ее очень тронули. Это первый мой опыт; сроду ни одного стиха я не написал, да и не люблю стихов вообще. После начался маскарад. Я навез разные костюмы и маски из Москвы, в кои наряжали мы всю дворню. Песни на дворе продолжались до полуночи.

Бабы качались и визжали до ужина нашего. После был бостон, а там ужин, да болтали так, что разъехались в три часа утра. Попандопуло, Фавст и Демидов ночевали у нас, а прочие поехали домой, но ночь была светлая. Славно день провели; да, забыл я сказать, что был фейерверк. Шумишками прожег я платок у бабы, на что подарил ей новый. Только вышло, что бабы начали нарочно опаливать свои платки, требуя новых. Меня эдак три поддели, и я притворился, будто верю.

Александр. Семердино, 2 сентября 1828 года

Наташу и без приказания твоего поцеловал я лишний раз за тебя 26-го числа, и это день памятный по Бородинскому и Батинскому сражениям. Ох уж эти сражения! Как больно, что ранили бедного Меншикова! Воронцов, я чаю, радехонек еще послушать свиста пуль и ядер. Хотя ноги не оторвало, но, видно, рана серьезная. Лишь бы скорее вылечился и мог бы ходить без костылей, а то не останется без работы и Меншиков. Жаль, жаль очень! Дай Бог Воронцову скорее, успешнее и без вреда кончить начатое Меншиковым. Варна и Силистрия – два важные пункта, а Шумла, ежели и эту возьмем, решит участь войны. То-то и я не имел от Щербинина писем: верно, Воронцов взял его с собою. Я мало знал младшего Бенкендорфа[36], но он, мне кажется, был всегда слабого здоровья. Бог все устраивает по-своему: иной среди мира умирает от пули (как молодой Новосильцев), а другой – в сражении от болезни.

Александр. Семердино, 21 сентября 1828 года

К нам приехали в гости фряновские наши соседи, братья Рогожины, коих мы удержали ужинать. Старший из них, Николай, был недавно в Петербурге и по данным тобою парижским образцам сделал здесь на фабрике прекрасные ленты, коими одарил детей. Катеньке, слава Богу, лучше, так что вчера целый день была на ногах и сегодня сходила вниз и играла в мушку с Рогожиными и фряновским священником, человеком очень веселым и обходительным. Поутру навестила ее Брокерова дочь с двумя тетками, дочерями бывшего почт-директора тамбовского Треборга, предобрые немолодые девушки. Я просил у Фавста каких-нибудь комедий, чтобы Катеньку развеселять; он прислал нам «Бригадира», который показался нам очень глуп. В 40 лет многое изменяется.