Александр. Москва, 22 августа 1828 года
Поздравляю тебя, любезный друг, с радостным днем, который празднует сегодня Россия. Я вспоминаю коронацию. Тогда были мы вместе, и я к самому этому дню выздоровел после своей горячки. Всякий год Россия все усерднее молится за своего государя, потому что всякий год делается он ей драгоценнее и более заслуживает любви ее.
Я восхищался ласкою доброй императрицы. Славно она сшутила насчет султана, коему жутко приходится. Я все боюсь, чтобы его не убили; тогда последует безначалие, коего последствия будут гибельны для всех, и сами союзники могут перессориться. Бог все устроит к лучшему и к славе нашего государя. Молебствиям нет конца, беспрестанно наряды от полиции – являться в собор для благодарственных молебнов. Голицыны звали сегодня обедать, но я велел сказать, что я в деревне. Благодарю за сообщение известия от графини Воронцовой. Ай да Алексей Самуилович [Грейг]! Сказано – сделано. Теперь Варна должна одними сухопутными своими средствами действовать. Я понимаю, что эта война должна вдохновить душу наших солдат и моряков: беспрестанные успехи везде. А какая скромность! Сделай все это французы, уж как бы себя хвалить стали!
Вчера я от скучных каких-то гостей, обедавших у Фавста, уехал к Мамоновой; нашел ее в рубашке. Не моя вина: двери все были отперты, и ни одного человека. Вот, небось, эдак Завадовскую не удастся застать! Могу тебе засвидетельствовать, что она еще хуже меня. Накинула на себя салоп, и я посидел у нее. Тащила с собой в театр, но я не поехал: времени мало, а дела у меня много, но должен был обещать сегодня обедать у нее. Собиралась к нам к 26-му, но не очень здорова. Да коли ждать ей здоровья, то придется никуда не ездить целый век. 15 сентября собирается к Троице и в Ростов, тогда и к нам заедет на двое суток. Смотрит все дома, то есть дворцы, для брата, и все не может найти ни одного достойного его вмещать. Все так же рисует себя и петушится с двумя своими красивыми лакеями; жалуется, что все в доме ее спились.
Здесь умер, а иные говорят – отравил себя начальник жандармов Дезопис, истратя 38 тысяч казенных денег. Волкову хлопоты, тем более, что Бенкендорф хотел Дезописа отставить давно, и Волков, по доброте своей, отстаивал. У того гроша не осталось. Как бы на Сашку нашего не пала эта беда.
Александр. Семердино, 27 августа 1828 года
Натальин день мы славно вчера пропраздновали. Была вся семья Брокеров, Демидов, священник фряновский и Фавст в довершение дела. Сегодня едем мы с ним к Брокеру на целый день, а оттуда отправится он в Москву. Народу бездна нашло из окрестностей, всех потчевали вином, обед был славный; а там пошли разные забавы, которые кончились маскарадом и маленькой пьескою, в которой особенно отличился Ванюшка, игравший роль мусье Сэту, прыгуна на канате, сделавшегося учителем у одного глупенького помещика. Как водится, на конце куплеты. Я тоже играл роль управляющего. И Пашка играл также, а Ольга и прекрасно. Наташа очень была довольна. Вообрази, что все это составили мы в сутки. Все мы играли в масках. Одним словом, очень было весело. Сегодня 19 лет, что я женат: надобно бы праздновать и этот день, и поохмелиться, но не можно отказать Брокеру, у которого вчера была именинница также, но он сюда ее привез, зато сегодня ее будем праздновать.
Александр. Семердино, 29 августа 1828 года
Князя твоего начинаю я очень любить, потому что вижу, что он тебя любит истинно, да и грешно бы ему не любить: служишь ему надежным помощником, а что имел он от фаворитов своих – Рунича, Магницкого, Попова, кроме досад и неприятностей? И заочные приятели одесские тебя не забывают. Князь Петр Михайлович, Воронцов, Нессельроде пишут тебе часто. Возвращение императрицы в Петербург доказывает, кажется, что война не будет продолжительна, или не будет кампании зимней. Вся развязка в Шумле. Я не знаю этого Ридигера, но, должно быть, молодец; впрочем, и Грейг, и Меншиков, Рудзевич – все отличаются.